Развод по-французски

— Нам нравится, что наши такие задиристые. Это вызывает отпор, и ты перестаешь чувствовать вину за их беды, — возразил Честер.

— Это лицемерие со стороны общества — требовать такого самоуничижения, — говорила Марджив.

— Во Франции очень мало бездомных, — резко заметила Рокси. — Общество хорошо заботится о бедных. Для этого существует широкая сеть социальной помощи.

— А эти нищенки с детьми на коленях? — не унималась Марджив. — Это же вредно — так долго держать маленьких без движения.

Общаясь с родителями, я поняла, что привыкла ко многим вещам, которые поначалу должны вызывать недоумение. Когда мы ехали на Блошиный рынок, Честер вдруг сказал: «И вы это терпите? Сидеть взаперти, как в клетке». И правда, автобус застрял посреди улицы из-за стоявшего поперек фургона. Мы с Рокси даже не заметили, что мы стоим. Рокси увлеченно болтала с Марджив, а мои мысли были заняты завтрашним обедом у Сюзанны. В Париже автобусы вообще ходят медленно.

Меня не пугала встреча с Амелией, это факт. Жена с тридцатилетним стажем, женщина, которой, по моим расчетам, далеко за пятьдесят. На такую незачем наезжать, и от нее какой мне вред? Но я представила сидящих за столом, суровое судилище, обличающее меня на чужом языке. Изабелла — Иезавель. Эдгара, вероятно, там даже не будет. Я была погружена в свои мысли, а отец в это время раздраженно ерзал на сиденье.

— Уже десять минут стоим, — недовольно ворчал он.

И правда, за нами уже выстраивалась вереница машин, негодующие водители высовывались из окон, оглушительно сигналили. Человек в форме подошел к автобусу и, жестикулируя, начал что-то говорить. Шофер огрызнулся: «Passer? Peux pas... demandez mon nom»[127]. Они продолжали препираться, a Рокси переводила Честеру и Марджив. Честер вертелся и клял глупого водителя фургона. Рокси смеялась от души, узнав в нем прежнего отчима. «Я так рада, что вы приехали!» Но самое удивительное, что ни он, ни Рокси не заметили, что автобус застрял.

Родители не переставали удивляться происшедшим в нас переменам, говорили, например, что я и одеваюсь по-другому. Конечно, у меня было несколько новых платьев, но мне казалось, что я ношу почти то же самое, что и раньше, разумеется, с учетом климата. Мне чудилось, что у себя за спиной я слышу их шепотки:

— Интересно, Рокси почти такая же, но Из сильно изменилась, — будто бы говорил отец.

— Все правильно. Из молоденькая и еще будет меняться. А вот Рокси всегда одинаковая, несмотря на беременность и неприятности.

— Она выглядит такой... Я имею в виду Из...

— У французов есть хорошее слово — soign'ee[128]. — Это встряла Джейн, она немного знает французский.

— Никак не ожидал увидеть ее такой, — продолжает отец. — И как вы это объясняете?

— Из всегда была модницей. А здесь модно быть soign'ee (слова Марджив).

— Она похожа на звезду британского порнофильма. Очаровательная мордашка, волосы зачесаны наверх, в строгом черном костюме. Служит нянечкой, с детьми сурова, — говорит Роджер (на самом деле это говорил Ив).

— Не знаю, не знаю, — задумчиво отзывается Честер. — Британских порнофильмов не видел.

По их взглядам я чувствовала, что они думают, будто я прирабатываю на стороне, может быть, снимаюсь в порнухе. Они смотрели на меня с загадочным, подозрительным, ожидающим видом, словно мои наряды, ухоженность и странные французские фразы — все это понарошку, а вообще тут что-то не то.

Рокси презирает блошиные рынки. По ее мнению, это воплощение торгашеского духа, причем гигантского масштаба, который мы и представить не могли до нашего приезда во Францию. Я думаю, что Америка в силу своей короткой истории просто не успела накопить такого обилия предметов, многие из которых к тому же на редкость безобразны. Хотя должна признаться, что глаз начал привыкать к бесконечным бронзовым пантерам, гипсовым купидонам, десятки раз перекрашенным тарелкам, дверным петлям, матрасам, джинсам, зеркалам, которые сотнями сдирали со стены над камином по всему Парижу, мраморным бюстам, порванным холстам, канделябрам, медальонам, эстампам семнадцатого столетия (специальность Эймса Эверетта), декоративным лампам, вещам, которые стоят тысячи долларов и ни одна меньше тридцати франков. Я давно оцениваю все франками.

Родители вряд ли знали, как им реагировать на это изобилие — восторгаться? негодовать? Или принимать с тем смешанным чувством, которое позволяет оценить виденное беспристрастно? Одно ясно: ничего подобного в Калифорнии не найти. Так французы относятся к Лас-Вегасу: говорят, что там приятно провести время, но французского Лас-Вегаса устроить не хотят. Мы с Рокси видели удивление наших родителей, бродивших по бесконечным рядам с африканской резьбой, тысячами разнообразнейших ваз и статуэток. Мне близка мысль о том, что вещи не умирают, а продолжают жить, пусть после починки и реставрации, обретая тем самым бессмертие, но Рокси — против, потому что они напоминают об умерших владельцах. Она считает, что вещи, пережившие своих хозяев, производят угнетающее впечатление.

— Вещи должны сами уходить из жизни, — сказала она.