На станции мы взяли такси, доехали до боковой калитки и оттуда дошли по дорожке до дома. Дом выстроен из серого камня в форме простого прямоугольника. На первом этаже — несколько застекленных дверей, расположенных на равном расстоянии друг от друга, на втором — ряд высоких окон, над ними — мансардный скос, образующий третий этаж. Стены увиты плющом, цепляющимся за ставни. Внушительно, ничего не скажешь. В Санта-Барбаре у нас нет ни теннисного корта или бассейна, ни старинного фаянса, у нас вообще нет загородного шато.
Когда мы подъехали, я поняла, как жестоко мы ошиблись. Дом не поразил отца и Марджив — он их возмутил. Чувство возмущения обострялось при мысли, что Персаны, судя по их дому, сказочно богаты. Рокси поспешила объяснить, что у французов трудно понять, как попадает им в руки та или иная собственность. Само собой, ни в семнадцатом веке, ни потом простой народ не жил в этом шато, но Персанам далеко до голливудских режиссеров и магнатов с Беверли-Хиллз. Они купили дом давным-давно, воспользовавшись падением цен на недвижимость. Европейское величие вообще вводит американцев в заблуждение, как это случалось поначалу и со мной, потому что оно не обязательно означает, что человек богат. Некоторые старинные hotels particuliers[133], какие у нас, в Штатах, увидишь разве что в парках с аттракционами, часто служат семейным жилищем для простых французов, хотя возведены в те времена, когда дома строили большие и только из камня и когда зеркала вешали потому, что не было электричества. Мне нравилось живописное запустение в таких домах, выпадающие из инкрустированных деревянных панелей кусочки, выцветшие узорчатые шторы, полуистлевшие предметы старины.
Теперь я размышляла над тем, какое впечатление произведут на родителей сами Персаны, и старалась не думать о трениях, которые могут возникнуть в приятной обстановке их дома. В поезде у меня холодела спина от боязни встретиться с Амелией Коссет и... стыдно признаться, но я боялась, что застесняюсь отца и мачеху. Я думала, что давно переросла то особое унизительное чувство, которое часто испытывала раньше, но нет, оно снова нахлынуло на меня. Мне было горько, что я стыжусь и чересчур броского голубого жакета на Марджив, и старомодной бородки отца. Я понимала, что я дурная, неблагодарная дочь, полная незрелых суждений и сомнительных запросов, но ничего не могла с собой поделать. Мне стало еще горше, когда Марджив взяла меня под руку и сказала: «Я так горжусь тобой, Из!»
Мы с Рокси сразу поняли, что Персаны только что провели семейное совещание, наподобие того, какое было и у нас, и договорились держаться безукоризненно, со всей возможной теплотой, обаянием, здоровым смехом и знаками любви в отношении Рокси и меня. Помимо самой Сюзанны, был Антуан с Труди, была Шарлотта, которая говорила, что не приедет, и жена Эдгара — тетя Амелия, мадам Коссет. Все были обходительны и улыбчивы.
— Добро пожаловать, добро пожаловать! — пела Сюзанна, целуя родителей в обе щеки. — Как хорошо наконец-то увидеться... Ну а Женни — прелестный ребенок, правда? Какое счастье быть ее бабушками и дедушками! — Жизнерадостная, как всегда, она, разумеется, и виду не подала, что в семье есть какие-то проблемы, готовится развод и это они отнимают Роксину картину.
— Роксана такая замечательная мать, слов нет, — говорила Сюзанна Марджив. — А Женевьева просто золото. — Марджив не могла остаться глухой к таким похвалам. Женни тоже радостно прыгала вокруг нас и кричала «moi-moi-moi»[134] или что-то в этом роде. Трудно было понять ее детский лепет по-французски.
Мадам Коссет оказалась совсем не такой, как я ее представляла. Я ожидала увидеть маленькую, увядшую, хорошо одетую женщину. Тетя Амелия, напротив, была крупной, костистой и шумной дамой, в габардиновых брюках и ярко-красной водолазке мужского покроя с аллигатором на груди. Из всех присутствующих она одна была одета не по-праздничному. Волосы серые, зато стрижка короткая, модная, руки натруженные, как у садовника. Говорили, что она хорошо играет в теннис, но в тот день она не вышла на корт. Я думала о том, какая она с Эдгаром в постели — вернее, старалась не думать об этом. И то и то было одинаково трудно.
Судя по всему, Сюзанна любила Амелию. Они оживленно болтали на кухне, то надевая очки, чтобы разглядеть какую-нибудь кулинарную деталь, то их снимая. В гостиной, где были родители, они переходили на английский. Мадам Коссет привезла с собой кастрюлю стручковой фасоли и, держа кастрюлю на коленях, чистила стручки. Эдгара не было.
Когда я не смотрела на нее, она смотрела на меня, во всяком случае, мне так казалось, причем смотрела не с озлоблением, а скорее с интересом. А может быть, и вообще не смотрела и мне это только чудилось. Но нет, Сюзанна и Амелия обе принялись меня разглядывать после того, как мы с папой приложили как маленьких Антуана и Труди. Игра шла на влажном глинистом корте, и день был теплый не по сезону. Живот у меня почти прошел. Я знала, что меня будут разглядывать, но молча, без слов.