Развод по любви

— Я так по тебе соскучилась! М-м-м… — и бесстыже впилась ему в губы поцелуем. Пускай все смотрят.

— Тут холодно. Пойдём лучше в машину, — вставляя слова между поцелуями, сказал Костя.

Окей. В машину так в машину.

В салоне автомобиля в самом деле и обниматься приятнее и тело не мёрзнет. Всё-таки ноябрь, снег уже кругом лежит.

Мало-помалу наши обжимания переросли в нечто большее. Мы перебрались на задние сидения и устроили разврат.

— Никуда тебя больше не отпущу, — шептал он мне на ухо, не переставая ласкать руками моё обнажённое филейное место.

— Не отпускай. Я только за, — возбуждённо отвечала я, похотливо двигая бёдрами вверх-вниз. — Мы раскачали машину.

— О да… — выдохнул Костя и томно улыбнулся. — Даже не верится, что два года назад я поймал тебя за эту самую попу.

Было неудобно, но мне понравилось. А Костя ещё долго не мог отойти от бурного секса и напустить на себя обыкновенный буднично-деловой вид.

Всё-таки какое счастье, что я вернулась целая и невредимая. Теперь мне есть, с чем сравнить свою жизнь.

Глава 14. Что естественно, то порой дурно пахнет

Как только закончились мои столичные приключения, начались новые, домашние. Полились на меня, как из рога изобилия. Я поведаю вам о них, а вы уж сами решайте, смеяться или плакать. Я вот сама ещё не решила. Вроде посмеиваюсь, но как-то нервно. И подозреваю, что это ещё далеко не конец.

Возвращение в привычное русло жизни было приятным.

Если первый день я провела вместе с Костей и Дружком, то на следующий отправилась на скалодром. Просто на дружеские посиделки, без тренировок. Ибо ещё толком не отошла от соревнований.

Весь скалодром радовался не только моей победе.

У Ярика появилась девушка. Такая же, как он. В смысле, тоже одарённая нестандартным мышлением. Смотришь на этих двоих, и тут же становится понятно: они пара. Как клоунские башмаки. Как наушники. Как кетчуп и майонез.

— Привет, я Наташа, а тебя как зовут? — первая подошла я к девушке.

— Приветики, я Людмилка, — заулыбалась Ярикова избранница.

Ну, Людмилка так Людмилка. Людой буду звать.

— Это про тебя все говорят? — поинтересовалась она.

— Угу, — кивнула я. — А вы с Яриком давно знакомы?

— Два месяца, — ответила Людмилка, с нежностью глядя, как Ярик, сцепившись с Толиком, катаются по полу. — Мы с ним познакомились на сайте интернет-знакомств, но он сразу мне понравился. Перед первым свиданием он спросил, какие цветы я люблю, а я чисто по приколу возьми да ляпни: каллы.

— Ну, зная Ярика… — протянула я.

Людмилка просияла и активно закивала мне.

— Он и принёс свой, так сказать, натурпродукт, по кусочку в каждой баночке. Одиннадцать штук собрал! Баночки обмотал проволокой, сделал «цветам» ножки и каждый «бутон» обрамил лепестками туалетной бумаги. И сказал: «От сердца и кишочек дарю тебе цветочки!»

— Э-э… — я зависла, пытаясь всё это представить.

— Я ему: «Ого, как необычно! И красиво!» А он мне: «Только не советую нюхать всю эту красоту». Так мы и стали вместе, — поделилась она.

— Действительно… необычно, — всё ещё под впечатлением отозвалась я.

— Да! Мне ещё никто не дарил цветов из…

Из говна.

А Ярик вот подарил. И, сдаётся мне, любая другая девушка сбежала бы от него, зарядив ему по харе этой самой «красотой». Но везучий у нас товарищ: от армии откосил на полгода, ту самую особенную для себя нашёл. Остаётся только порадоваться за них. Совет да любовь.

***

И вот началась школа, к которой, как оказалось, я совершенно не подготовилась.

Господи! Ну зачем поэты понаписали столько стихов? А мне мучайся. Заставляют учить, чуть не из-под палки. Ну, не дано мне!

— Свои долги по литературе нам расскажет Наташа Пес… хм, Зорина, — пригласила меня к доске учительница. — Фёдор Иванович Тютчев. «Люблю грозу в начале мая…», пожалуйста.

Я начала:

Люблю грозу в начале мая,

Когда осенний летний гном…

Ой, простите, гром… — поправилась я.

В классе послышались смешки.

— Всё с тобой ясно. Два, — объявила учительница, не дав мне продолжить издеваться над творчеством Тютчева. — Ну хотя бы «Ночь, улица, фонарь, аптека…» Александра Блока ты можешь рассказать? Оно короткое.

— Д-да, конечно, — и я зажмурилась, чтобы вспомнить.

Ночь, улица, фонарь, аптека,

Бессмысленный и тусклый свет.

Один как прежде, и убит.

Убит! К чему теперь страданья…

Класс заржал.

Ну, с кем не бывает… По мне так все стихи на одно лицо. И поэты тоже. Что Лермонтов, что Блок. Всем им, видимо, так несладко жилось, что они писали, писали, писали… Жаловались на бытие, короче.

Мне и своих забот в жизни хватает, а тут чужие проблемы из прошлых веков.

— Садись, два, — махнула рукой учительница.

— Но я ведь учила, сейчас вспомню…