Развод по Воскресенскому

Так, а на наклейке написано отчество?

– Александрович, – не перестаёт улыбаться тот. – Привет, Данил, я буду твоим тренером.

– Здравствуйте, – без особого уважения бурчит Данька и скашивает глаза на недокрученные болты.

– Любишь бегать? – Тем временем обращается к нему Воскресенский.

– Нет.

Серьёзно?

Изумлённо подняв брови, я перевожу взгляд на сына. То есть бегать он не любит, а на дорогу полчаса назад чуть не выскочила, наверное, я.

– Может, тогда футбол? – не сдаётся Никита, глядя на Даньку с возросшим интересом.

– Не-е, – тянет моё чудо, отвлекаясь на рассматривание автомата с едой. – Не очень.

– Тогда что любишь? – Весело приподнимает светлую бровь Никита.

И становится вдруг неадекватно впечатляющим, для моего взгляда уж точно. Сразу замечается белая футболка, всё ещё мокрая и прилипшая к крепким плечам и груди. И сильные натренированные ноги. И хулиганские зелёные глаза, перехватившие мой оценивающий взгляд.

Упс.

Нет, три месяца это много, пора забыть мужа, который с радостью стал бывшим и хотя бы вещи его довыбрасывать.

– Конструктор, – ответ убивает наповал нас обоих, заставляет обратить всё внимание на ребёнка.

– Конструктор? – переспрашивает Никита, который такими темпами Данькиным тренером может и не стать.

– Конструктор, – повторяет сын и смотрит на него по-взрослому расчётливо. – Он дорогой, а у футболистов много денег, а мама теперь одна. Поэтому я стану футболистом и куплю себе весь конструктор на свете.

Три, два, один. Тыдыщ.

Это в моей голове взрывается баллончик с краской, заливая лицо, шею, уши и, кажется, всю меня краснотой. Нехорошей такой, горящей на щеках лесным пожаром.

– Даня! – пытаюсь я образумить сына, но куда там.

Он же взрослый. Они в семь теперь все взрослые.

– Хм, – давит смешок Никита. – Классная цель, мне нравится. – И протягивает Даньке руку, которую тот со всей серьёзностью пожимает на фоне всё ещё пунцовой меня.

– Так-то ему нравится бегать, – зачем-то оправдываюсь, – просто Данька…

– Просто Данька настоящий мужик, да? – И настоящий мужик вдруг улыбается во все двадцать восемь без двух передних зубов и согласно бьёт по подставленной пятерне. Боже, что тут вообще происходит? – Да. Крис, ты как, хочешь посмотреть на своего защитника? – И прямой смущающий взгляд.

– Защитника? – сбиваюсь с мысли.

– Конечно, защитника, как минимум от трат на конструктор. – Пока я думаю, Никита оборачивается и зовёт во всю мощь лёгких: – Игорь!

– Чего? – От того самого автомата отделяется второй, видимо, тренер, и вальяжно идёт к нам.

– Проводи Данила в раздевалку, пусть переодевается. – И Даньке: – Это Игорь Валерьевич, он всё тебе покажет. Давай иди, а через десять минут жду на поле.

– Дань? – зову я шагнувшего было сына.

И он возвращается, крепко обнимает меня за талию, на мгновение прижавшись щекой к груди и, забрав рюкзак, следует за Игорем Валерьевичем.

– Так что, идёшь смотреть? – склоняет голову к плечу Никита, и мне вдруг становится жарко. От его пристального взгляда. От желания опустить глаза. От атмосферы, что готова вспыхнуть от малейшей искры. – Организую тебе вип-место на банке.

– Банке?

– Увидишь, – многообещающе улыбается Воскресенский и, едва касаясь моей талии, направляет в нужную сторону.

Банка оказывается удобным рядом полноценных кресел под прозрачным капюшоном. Оргстекло не мешает почувствовать себя букашкой у подножия огромных высоченных трибун, поднимающихся до самой крыши футбольного манежа. Данька уже стоит в шеренге примерно таких же по возрасту мальчишек и внимательно слушает тренера. Никиту.

Того самого Никиту, который внаглую называет меня «Крис», зовёт на свидание и зажимает в тёмном переходе между холлом манежа и, собственно, выходом на поле.

Или не зажимает?

Чтоб вас всех!

Растерянно взъерошив волосы, я смотрю только на Даньку. Я же мать, в конце концов!

И точно на Даньку, а не на командующего что-то Воскресенского, после чего все они разворачиваются и готовятся, видимо, к бегу. И сам Никита готовится, махнув рукой второму тренеру, дунув в свисток и побежав первым, задавая мальчишкам темп.

Но это всё мои предположения, что там на самом деле происходит отсюда не слышно. А вот то, как Воскресенский на одно дурацкое мгновение прижал меня ближе, показывая, где и что у них на поле, предположением не было. И разом охватившие меня робость, слабость и смущение тоже не показались.

Хуже того, и каменный пресс, который я случайно задела рукой, отстраняясь, имелся в наличие.

Поймав себя на разглядывании бегущего Никиты, я нервно отвожу глаза. Туда, где, кроме ворот, травы и сброшенного инвентаря нет ничего, но дурацкое подсознание всё возвращает в момент, который и объятием-то не назовёшь.

И это его сумасшедшее: «Ты же идеальная, Крис!», не помогало ни разу. Наоборот, вызывало мурашки, заставляло подниматься волоски на руках, и – чёртов Воскресенский! – плотнее сжать ноги. Я, может, и мать, но три месяца без секса доведут кого угодно.

Особенно, на фоне прошлой и почти ежедневной половой жизни.