Развод. Расплата за обман (СИ)

Открыв столько дверей, что я потеряла счет и вряд ли найду дорогу обратно самостоятельно, мы оказываемся в узком коридоре операционного блока. Над головой горит надпись, что посторонним вход воспрещен, но я не посторонняя.

Я мама.

Я катаю это слово по языку, примеряя на себя новую роль. Но пока не ощутила тепло младенческого тела, оно кажется неправдой, мозг не осознает в полной мере, и я продолжаю мысленно повторять это слово.

Мама.

От него становится тепло внутри, и я ощущаю внезапно необычное покалывание в груди, похожее на электрический разряд. За время беременности моя уверенная двойка стала на размер больше, а сейчас я и вовсе чувствую себя Памелой Андерсон. Опускаю взгляд ниже и вижу два небольших пятнышка на халате на уровне сосков.

Молоко.

Касаюсь теплых еще кругов, радуясь, что теперь смогу накормить своего сына. Я много читала, пока готовилась к родам, и знаю, что после кесарева молоко приходит не так быстро. Хоть где-то мне повезло.

— Мира…

Голос у Марка такой удивленный, что я, все-таки, смотрю в его красивое лицо, но он рассматривает округлившимися глазами мой халат на уровне груди.

— Это молоко, — видя его перепуганный взгляд, усмехаюсь, — все в порядке.

— Я думал… оно только когда…

Он лепечет, не отводя взгляда от моего халата, а я скрещиваю руки на груди, чтобы спрятаться от его пристального внимания, внезапно ощущая, как мне неуютно. Кажется, что слишком интимно — для человека, на развод с которым я написала заявление.

— В первое время так будет, потом только когда малыш начнет есть.

В этой части длинного, тускло освещенного коридора, только одна операционная. На двери нет окон, вообще ничего, я подхожу вплотную, прижимаясь ухом к косяку, но ничего не могу расслышать. Закрываю обессилено глаза, — подъем сюда отнял последние силы и стоять без опоры я больше не могу. Я знаю, что за этими больничными стенам делают невероятно сложную операцию моему новорожденному сыну. На сердце, чей размер не достиг еще даже спичечного коробка. Человеку, которому отроду всего сутки, да и дышать самостоятельно он научился только вчера днем.

А я так ни разу его и не увидела, даже на фото. Я не могу представить, какой мой сын, только по черно-белым фотографиям с узи, на которых он казался похожим на Марка.

Слезы катятся по щекам, я не забочусь о том, чтобы стереть их с лица.

— Операция продлится три-четыре часа, — говорит Марк, — ты не можешь простоять здесь все это время.

— Я — могу, — отвечаю уверенно, только тело подсказывает совсем другое. Снова к сознанию подкрадывается густая темнота, голос бывшего мужа слышится как из-за тумана.

Его рука касается локтя, и я вздрагиваю, вскидывая голову.

— Мира, садись. Я постою на твоем месте.

И вот так, по-глупому, мы как на смене караула, расходимся по разные стороны коридора. Я опускаюсь на железную скамью, единственную на все пространство, а Марк остается стоять в другом конце, возле входа в операционную.

Мы сидим, каждый в своем углу, разделенные общим горем. То, что могло бы сплотить нашу семью, разрушило ее так, что назад уже не склеить. И каждый раз, когда я, устав разглядывать трещины на штукатурке в противоположной стене, перевожу взгляд на Марка, в сознании, как на репите, проигрывается одна и та же фраза, сказанная им врачу.

От ребенка надо избавиться.

И мне орать хочется от беспомощности и невозможности хоть что-то для нас всех изменить. Но я не могу заставить своего мужа полюбить сына. И не могла заставить сына родиться здоровым.

Все, что мне под силу — смиренно ждать. Надеяться, что операция пройдет хорошо. Молиться, выторговывая у бога в обмен на его жизнь все, что сама способна отдать.

Мне ничего больше не надо, лишь бы из двери напротив вышел усталый врач и сказал, что все хорошо.

— Мира, — когда по ощущениям прошел не то час, не то вечность, снова обращается ко мне муж, — детка…

Чтобы ни случилось, я хочу, чтобы ты знала. Я рядом.

— Давай просто помолчим, хорошо?

Я не хочу извинений. Мне не это сейчас нужно, но как бы не пытался Марк что-то изменить, и ему это не под силу. Сейчас мы просто два беспомощных Соболевских. А где-то самый маленький из нашей семьи борется, вопреки всем диагнозам и заявлениям врачей.

В какой-то миг я прикрываю глаза, перестав бороться с этим желанием. Не сплю, нет - разве это возможно сейчас? — скорее, тело показывает, что тоже нуждается во внимании и уходе. Под закрытыми веками плывут разноцветные круги, и я всеми силами представляю радужную картинку.

Как возьму сына на руки. Как назову его по имени, разрешив, наконец, себе не бояться этого. Поцелую, шепнув на ухо, как сильно я его люблю. Еще с тех пор, как он был размером с маковое зернышко, и с каждым днем любовь к нему растет и становится такой большой и всеобъемлющей, что раньше я и представить не могла, на что способна.

Движение воздуха и яркий свет заставляют выпрямиться, я резко поднимаюсь, сцепив зубы и надеясь, что исчерпала лимит обмороков на годы вперед.