Развод. Расплата за обман (СИ)

Но я совершенно не готова. Замираю, раскрыв рот от удивления. Выписывают? Мы едем домой? Я и Коля — спустя столько дней в больнице, сдав столько анализов, сцедив литры молока? Взгляд лихорадочно мечется по палате, которая обросла вещами настолько, что я даже не знаю, как начать все собирать.

За что браться в первую очередь. Я так ждала выписки, но оказывается, что совсем к ней не готова.

Марк заявляется в тот момент, когда на кровати высится гора пакетов, и я, устало вытирая пот со лба, пытаюсь побороть мельтешение перед глазами. Не представляю, куда все это тащить — в нашей маленькой квартирке на двоих просто нет столько свободного места, там будущая кровать Коли еле втиснется, не говоря уже о коляске. Наверное, гулять я в первое время буду на балконе — от лифта последние ступени с коляской и малышом мне просто не преодолеть.

— Почему сразу не позвонила? — мигом оценив масштабы, спрашивает Марк. Я не удивлена, что он так быстро узнал и приехал. Соболевского обожают все медсестры, да и врачи. С одними он вежливо-любезен, а для других… Для других за это время Марк заказал новое оборудование, которое в России теперь так просто не достать. И тем самым растопил сердце даже строгой Анны Вячеславовны. И если сначала она относилась к нему довольно строго, даже не зная всей нашей истории в полной мере, то теперь дублирует всю информацию о Коле по телефону.

— Я… не подумала.

В руках мужа еще один пакет. Большой. Я пытаюсь разглядеть, что внутри, но он заботливо мне подсказывает:

— Я вещи на выписку привез. Для тебя и Николая.

И пакет мне протягивает, так, что я, не раздумывая беру. И впервые, за столь долгое время, мы соприкасаемся друг друга по-настоящему, так, что из глаз искры и в теле давно забытое ощущение. Я замираю, глядя на лицо мужа, отца нашего Коли, и не знаю, куда себя деть от смущения. Все это как-то неожиданно. Не нужно, да и ни к месту. Но я чувствую. Тепло, что разливается внутри, затрагивая румянцем щеки, заставляя отводить взгляд и смущенно заправлять волосы за ухо. Я даже дыхание его изменившееся, чувствую физически.

— Выйдешь? — прошу, откашлявшись, — мне надо переодеться.

И он кивает, молча забирая разом всю гору пакетов, коробок и вещей, оставляя меня наедине саму с собой.

Из больницы я выхожу, моргая от яркого солнца и удивленно оглядываюсь. Я столько дней не была на улице, и воздух кажется упоительно-пьянящим, и я не могу им надышаться. Так пахнет свобода, свобода от больниц, дурных вестей и тягостного ожидания, и я даже улыбнуться себе позволяю, будто самое тяжелое уже позади.

Наш сыночек живой. И восстанавливается даже лучше, чем по прогнозам врачей. И сейчас, завернутый в большой конверт, в костюме мишки, он покоится в огромных ладонях Марка, который идет с такой осторожностью, будто несет хрупкое стекло.

В кармане его пальто моментальные фотографии — нас поймал парень с фотоаппаратом на выходе и заставил изобразить счастливую семью. Вышло странно, у меня глаза перепуганные, Марк растерян, но пусть. Сыну нужно будет знать, что его любили с самого рождения.

Мы спускаемся со ступеней предельно осторожно, когда громкий оклик заставляет нас обоих с мужем вздрогнуть:

— Ура Соболевским!

Равиль. Сумасбродный друг мужа стоит напротив с охапкой цветных шаров, с женой и своими тремя дочками, и все они радостно хлопают в ладоши и кричат нам.

Я хочу попятиться назад, но заставляю себя застыть на месте. Балаган какой-то, я думала, мы тихо поедем домой, чтобы наконец, остаться, наедине с сыном.

— Это не я, — Марк смотрит на меня не менее удивленным взглядом, — я ему даже не говорил.

— Конечно, не говорил, — подходя ближе, Рав бесцеремонно заглядывает внутрь конверта, — пацан! Весь в отца, — и подмигивает мне, — я так и знал, что Марк даже цветов не догадается притащить. А тут дело такое! Человек родился!

— Рав, — угрожающе звучит голос Марка, — что за цирк тут устроил?

— Я, между прочим, трижды жену из роддома встречал, и знаю, как это делается. И в четвертый пойду, — и обернувшись, подмигивает своей невысокой, смуглой жене, которая показывает ему кулак.

— С тобой я потом поговорю, клоун, — обещает Соболевский грозно, но друг не обижается, — в машину, Мира. Поехали домой.

Глава 29

Все эти пестрые шары и цветы раздражают не только сетчатку, но и сердце. Перед глазами сразу контрастом проносятся снимки, которые Равиль предоставил мне. Кадры из прошлого жены. Долгие шесть месяцев уместившиеся на паре десятков фотокарточек.

Из-за того, что за последние дни я уже не одну сотню раз просмотрел все эти фото, мельчайшие детали едко въелись на подкорку так, что я с легкостью воспроизвожу их даже с закрытыми глазами. Это моя личная пытка. Я заслуживаю каждый укол в груди, каждый разряд тока, которым прошибало кожу, когда взгляд упирался в потертую тахту, дешевую клеенку на кухонном столе и цветастую посуду еще, кажется, советского образца.

Мира, которая, даже не будучи богатой женой бизнесмена обладала идеальным вкусом и ценила лаконичность, долгие полгода жила с пестрыми шторами на окнах и красным ковром на стене.