Разводящий еще не пришел (др. изд.)

Когда докладывал генералу Захарову о вступлении в должность, командующий артиллерией не стал, как это обычно делается, расспрашивать, с чего он, Громов, начнет свою работу в полку. Генерал лишь спросил: «Что бы вы, подполковник, делали, если бы узнали, что ваш полк в скором времени, может быть, через два, а может, через пять месяцев, расформируют и на его базе создадут новую боевую единицу, вооруженную, скажем... ракетами?»

Такого вопроса Громов не ожидал, и он с минуту собирался с мыслями, чтобы ответить. Захаров терпеливо ждал, перелистывая пухлый сборник статей о новом оружии наземных войск. Сборник был Громову знаком, он изучал его в академии. «Выполнял бы план боевой и политической подготовки, товарищ генерал, как это положено любой части, не думая о том, что полк сократят», — сказал Громов и заметил по выражению лица Захарова, что ответил не совсем точно. «На вашем месте, подполковник, я бы искал... присматривался бы... Да, да, именно искал, — повторил генерал, подчеркивая это слово. — Перспектива дается человеку вовсе не для того, чтобы он любовался ею. Надо думать, искать: а нельзя ли сегодня, сейчас, мобилизовать свои силы на то, с чем встретишься завтра, разумеется, не в ущерб повседневным заботам? Полк-то действует, живет, — значит, и дисциплина в нем должна быть высокой, и боевая готовность на должном уровне, и партийно-политическая работа ни в коем случае не должна затухать. Помните о перспективе и ищите... сегодня, сейчас. Трудно? Не легко, конечно. Но вы — командир, в ваших руках огромная власть плюс коллектив — это сила! — воскликнул Захаров и доверительно заключил: — О предстоящих переменах, разумеется, никому ни слова».

Полк действует, и в то же время надо думать о его завтрашнем дне. Полк — сложное хозяйство: люди, боевая техника, материальные ценности... Учиться в академии было куда легче: там — сам себе хозяин, там главное — твои личные успехи. Колоссальная разница! Подчиненные не похожи друг на друга даже по первым впечатлениям.

Секретарь партийного бюро майор Бородин, этот с виду тихий великан, уже трижды напоминал — надо бы по-настоящему вникнуть и понять ценность предложения лейтенанта Шахова. Громов понимал: ценность рационализаторского предложения очевидна даже с первого знакомства с ним. Но почему же полковник Водолазов проявил робость, не стал внедрять его? И робость ли это? Может быть, прежний командир полка тоже знал о переменах? В таком случае он как будто бы прав: предложение Шахова ценно для ствольной артиллерии, но не для ракетных подразделений. Надо повременить, как-то остудить в этом деле секретаря. А он, видимо, не отступит: уж больно настойчив... донской казак.

Другое дело — подполковник Крабов, этот более податлив, а может быть, догадлив. Показал реферат с формулами и чертежами: «Прочитайте, товарищ командир, лично я не настаиваю. Видимо, это преждевременно».

С рапортом лейтенанта Узлова Громов познакомился сразу же по прибытии в полк. Он полагал, что лейтенант заявит об этом на инспекторском опросе — со дня подачи рапорта прошло более месяца. Узлов промолчал, и это удивило Громова. Он спросил у капитана Савчука: «Разве лейтенант передумал?» Оказывается, кто-то — не то подполковник Крабов, не то командир дивизиона — «разъяснил» Узлову, что для нового командира полка его рапорт не более как филькина грамота, и поэтому, видимо, лейтенант умолчал. Но поэтому ли? Савчук сам точно не знает. Надо вызвать Узлова и поговорить с ним...

Громов посмотрел в окно: через плац лейтенант Шахов вел взвод в учебный корпус. Рядом с ним шел Бородин. Секретарь что-то говорил лейтенанту, размахивая ручищами, словно рисовал в воздухе воображаемые геометрические фигуры. В хвосте колонны, держа руки в карманах, плелся Узлов. Весь вид его как бы протестовал, вопил: зачем я здесь, ведь лишний же? Плечи у Громова передернулись: «Сегодня же вызову, иначе он может дурно повлиять на других». Повернулся и увидел на стене под самым потолком призыв: «Товарищи артиллеристы! Еще шире развернем социалистическое соревнование за отличные показатели в боевой и политической подготовке!» Такие лозунги, уже с поблекшими от времени буквами, он встречал и в казармах, и на обочинах дорог и дорожек военного городка, и на летнем полигоне, расположенном в тридцати километрах в предгорном лесу. Ему показалось, что призыв слишком общий, неконкретный. Ухватившись за эту мысль, Громов, будто споря с кем-то, спрашивал: «За отличные показатели? В чем конкретно — в стрельбах из личного оружия или орудия? Может быть, в преодолении полосы препятствий? А поконкретнее нельзя?»

Громов достал из сейфа указания начальника политуправления округа. В глаза бросились подчеркнутые красным карандашом строки: