Разводящий еще не пришел

...На улице уже было темно. Зимние холодные звезды, похожие на яркие хрусталики, мерцали по всему небу. Дул северный ветер, и поземка дымками колыхалась на гребнях сугробов. Возле помещения, пристроенного к артмастерским, стояли часовые, одетые в овчинные тулупы. «Так надо, жизнь полка продолжается, и люди должны чувствовать себя бойцами каждый день, каждый час, каждую минуту», — размышлял Громов. Он и сам не заметил, как оказался за проходными воротами. «Куда я иду? — спросил себя. — А-а, поговорю, поставлю точку». Он знал, где живет Водолазов, и спешил, спешил навстречу ветру. Миновав перекресток дорог, Громов вдруг остановился: «Какую точ«у? Кто она сейчас для меня?» И повернул назад. Теперь ветер подталкивал его в спину, а серые струи снежной пыли, обгоняя, вихрились впереди.

XI

Захаров взвесил рукопись на ладони.

— Ощутимо, — подмигнул он Субботину, сидевшему на диване.

— Сколько страниц? — поинтересовался Субботин: Захаров просил начальника политотдела прочитать рукопись в течение трех-четырех дней.

— Получилось сто пятьдесят. В редакции сократят до ста, там народ зоркий, воду умеют отжимать. Помню, как-то послал в газету статью, размахнулся на два подвала, а поместили боковушку. Прочитал раз, прочитал второй — молодцы журналисты, ни одного лишнего слова. Аж позавидовал я ребятам из газеты, умеют работать...

Захаров передал рукопись Субботину, и они начали обсуждать фамилии кандидатов на новые должности: штаты ракетной части уже имелись, со дня на день ожидали поступление новой техники.

— Командиром предлагаю назначить подполковника Громова, — предложил Захаров. — Думаю, что он пойдет на эту должность.

— Не возражаю, — согласился Субботин. — Заместителем по политической части можно рекомендовать майора Бородина, работает в две тяги — секретарем партбюро и замещает замполита, необходимую закалку получил. Командующий утвердит...

Захаров не возражал. Остальные кандидатуры решили обсудить вместе с Гросуловым и начальником штаба округа. Полковник Гросулов находился в артиллерийском полку — с группой специалистов из Москвы планировали на месте, как лучше разместить ракетную технику.

На столе лежал список офицеров, намеченных к увольнению в запас. Первым в нем значился полковник Сизов. Субботин открыл форточку, закурил. Захаров знал, что начальник политотдела и раньше был против того, чтобы Сизова включали в список кандидатов на увольнение, но Бирюков все же включил.

— Опять будешь возражать? — Захаров подчеркнул красным карандашом фамилию Сизова.

— Сизов просто влюблен в штабную работу! Нет, Николай Иванович, рука не поднимется. Поговорите вы с ним еще раз. Нельзя таких офицеров увольнять из армии.

— Значит, вы категорически против?

— Да, против.

Генерал взял список, подержал его в руке, сказал:

— В какой раз мы с вами обсуждаем список?

— В третий.

— Придется и в четвертый. Хорошо, я сейчас же поеду в полк, поговорю с Сизовым. Вы довольны?

— Дело не во мне, в человеческой судьбе, товарищ генерал.

— Хорошо, хорошо, согласен. Пожалуйста, прочитайте рукопись. Видите, я уже заготовил конверт для отсылки. — Генерал показал большой серый конверт с крупной надписью: «Москва, Министерство обороны Союза ССР».

Субботин ушел. На улице бушевала пурга. Гул за окном напоминал океанский прибой. Когда-то еще в юности Захаров мечтал о морской службе. Родился Николай Иванович в глухой сибирской деревушке Мостовая. В юности, глядя на бескрайние поля, на дрожащие в знойном мареве курганы, Захаров грезил о море, нередко воображал себя на корабле, который то карабкался на крутой гребень волны, то падал в темную холодную пучину. Замирало сердце, даже мурашки ползли по телу. Но ему нравилось мечтать: после таких грез чувствовал себя героем, шел к своему хозяину, жестокому деспотичному кулаку, у которого батрачил, и, заложив за спину руки, широко расставив ноги, говорил: «Слухай, Савва рыжий, я тебя ничуть не боюсь. Если хочешь, даже могу поколотить. Я нынче сильный. Поколотить, что ли?» Рыжий кругляш заискивающе улыбался: «Что это ты, Миколай, болтаешь, аль чарку где опрокинул? Не балуй, скоро в Красную Армию пойдешь служить. Вот там свою лихость и показывай. А меня за что же бить, нешто я тебя плохо кормлю?.. Торопись, Миколай, чтобы пашеничка не уронила зерно».

Тарахтела лобогрейка, Захаров обливался потом, высокие хлеба пенились, горбились, как море... Может быть, поэтому он, глядя сейчас в окно, сравнивал разбушевавшуюся метель с шумным океаном...

— Ехать надо, Субботин прав, дело — в человеческой судьбе... и в государственном подходе к кадрам, — вслух рассуждал генерал. Он позвонил Громову, поинтересовался, там ли Гросулов. Громов ответил, что полковник уехал час назад.

— Вечером я приеду к вам, — сказал Захаров. — Пусть полковник Сизов задержится в штабе, мне надо с ним поговорить...

Едва Захаров положил трубку, вошел Гросулов и с ходу начал рассказывать, как Громов готовится к выезду в лагерь, о том, что весь полк поднят на ноги и идет настоящая кутерьма.