Разводы (сборник)

Большой Драматический казался теперь академичным и даже скучным. Опытные продюсеры советовали думать о своём театре. К Шацу Ваня заходил на чай. И не в паническом обмороке, как раньше, а широким шагом. Танечка вскакивала, открывала дверь. Первокурсницы считали необыкновенным тот день, когда видели Ивана Родченко на расстоянии меньшем, чем до Луны.

В один из таких визитов Анатолий Александрович бросил мельком:

– Бондарев звонил. Благодарил. Вся их эта деревня… как их там…

– Это посёлок. Мстёры.

– Так вот, там помнят тебя и любят. Завод так и не построили. Дорогу тоже. Но любят.

– Как не построили?

– Не волнуйся. Ты сделал всё. И даже больше. Что-то не так пошло, я не вникал…

Тем же вечером Ваня позвонил Бондареву. Олег Борисович был печален, но наговорил много приятных слов.

Ваня хотел вернуться к московским делам, но столица вдруг ушла из головы, а кривой посёлок на Клязьме, наоборот, влез и ну соблазнять видами и перспективами. Светка, Ирина Павловна, белое солнце, горячая площадь, старый клён, магазин с пивными мужиками, ничто никуда не ушло, оказывается. Всё было со звуками и даже с запахами. Любу Ваня старался не визуализировать, гнал из памяти. Хотя и заметил, что ему теперь нравятся женщины такие, как она. И чем сильнее Ваня упирался, тем упорней эти глупости лезли в голову.

Заполонив вечера, миражи стали являться днём. Прямо посреди московской слякоти вдруг привидится пыльный автобус до Коврова или козырёк остановки вдалеке, – словно дополз от самой Клязьмы. Вблизи всё оказывалось обычным, мокрым, московским. Ваня вздыхал и удивлялся липучести образов. Он предлагал мозгу компромисс – обещал следующим летом поехать в Мстёры. Пощипать крыжовник, ко всем зайти поболтать. Дойти до церкви, поговорить со знакомой иконой, подмигнуть старухам. Замечтавшись, вдруг находил себя непонятно где, потерявшим свой поворот. Он сделался рассеян, идея нового спектакля стала казаться манерной и заумной. Но хуже всего – Люба. Взяла и приснилась целиком. Предельно ярко.

Измученный неясной тоской, Ваня досиживал до утра, ждал, когда глаза захлопнутся сами. Это известный способ избежать бессонницы – ходить, пока организм не начнёт биться о косяки и стены. В одну из таких ночей, когда голова стала дубовой в нужной степени, Ваня принял душ, улёгся, но заснуть не успел. В дверь позвонили. Выругался, встал, накинул халат, пошёл к двери. Открыл – а там Люба. Мокрая, замёрзшая, не спрашивая, зашла в квартиру, разулась. Сразу в кухню – и стала греть руки о чайник. Говорит:

– Прости, ради бога. Опоздала на поезд. Решила пойти к тебе, вдруг не прогонишь.

– Какой поезд, утро скоро!

– Ночной. Пустили недавно. Ты один, кстати?

– Один…

– А то неловко было бы.

Ваня засуетился, включил заботу, отправил Любу в ванную. Потом неважные промежуточные сцены – и вот уже Люба сидит на краю постели, рассказывая, как там что. А потом наклоняется и целует Ваню в губы. И смеётся: «Помнишь, как мы свадьбу играли?» И снова целует.

Слаще той ночи у Вани не бывало. Он проснулся потрясённым. Он помнил каждое движение, запахи, звуки, нежность. Люба оказалась лучше и прекрасней абсолютно всего на свете. Ваня походил по квартире как по луне. Никаких следов ночной активности. Если Люба и была здесь, то замела следы, как диверсант-отличник. Но, скорей всего, её здесь не было. Просто Мстёры не ограничивались больше памятью, захватили отдел воображения и рисуют галлюцинации. Явь после этих картин выглядит серой кислятиной. Часов десять Ваня мучился. Потом собрал вещи без разбора, запер квартиру и поехал в Мстёры.

* * *

Там всё по-прежнему. Разве что осень пришла и к магазину «Продукты» пристроили террасу, поставили три столика, получилось кафе. Именно здесь собрались участники грандиозной постановки. Прекрасное место, видно всё, что в деревне происходит.

– Ничего у нас, Ванечка, не получилось! – вздохнул Бондарев.

– Провинция и есть провинция. Отныне и вовек. И рыпаться не надо, – поддакнула Ирина Павловна.

Режиссёр Иван Сергеевич ничем не мог помочь. Он рассказал о новых проектах. Слушатели завидовали по-хорошему, как завидуют сибиряки итальянской кухне – так далеко и невозможно, что расстраиваться не стоит. Ваня спросил, как же вышло так с заводом? Итальянцы были наши, я сам видел!

– Дело не в итальянцах. Они вообще ничего не решали.

– А кто решал?

– Непонятно. Некая контора. Закрытая, как атомный институт. Им даже позвонить нельзя. Ни директора у них, ни телефона. Ни здания, чтоб на приступ сходить.

– А важный чиновник в синем костюме?

– Пропал. Перевели куда-то.

– Что в Коврове говорят?

– Ничего не знают. Руками разводят.

Люба вернулась с очередного курорта. Повзрослела. На Ваню не глядит.

«Да пошло оно всё. Надо брать, причём срочно», – подумал Ваня.

* * *

Очень нахально Ваня сказал:

– А не разрешишь ли, Любочка, тебя проводить? Обсудим одно деликатное дело.

И спины их дымились от взглядов. Совсем как в былые дни. Так и ушли вдвоём в рано темнеющую осень.

– Ты мне снилась.

– И что я делала в твоём сне?

– Тебе лучше не знать.

– Я красивая была?

– Темно было. Да и ракурс специфический.