Развороченная могила [The Running Grave]

Статичное изображение на экране кинотеатра разморозилось, и служители храма, облаченные в оранжевые одежды, начали хлопать в такт песне и подпевать ей, как и некоторые прихожане.

На экране камера перемещалась по смеющимся людям, бросающим друг друга в друга цветные порошки, и Робин, прожившая в мультикультурном Лондоне достаточно долго, подумала, что узнала фестиваль Холи. Свет в храме медленно гас, и уже через минуту свет исходил только от киноэкрана, где радостные индусы обоих полов продолжали смеяться и гоняться друг за другом, в воздухе летали радужные цвета, и казалось, что они танцуют под песню Боуи и олицетворяют ее слова, каждый из них — король или королева, которая в этой славной массе может “победить их”, кем бы они ни были…

Фильм отбрасывал на лицо прихожан мерцающие разноцветные огни. Когда песня стихла, фильм тоже сменился статичным изображением индуистского бога Шивы, сидящего со скрещенными ногами, со змеей, обвившейся вокруг его шеи, с гирляндой оранжевых цветов, свисающей на обнаженную грудь. Теперь на сцене появился яркий белый прожектор, в который шагнул человек, и, поскольку из-за яркости окружающая темнота казалась такой глубокой, он словно возник из воздуха. Некоторые из зрителей зааплодировали, в том числе и все сияющие сопровождающие, которые также издали несколько восторженных возгласов.

Робин сразу узнала человека, стоящего в центре внимания: Это был Джонатан Уэйс, известный своим приверженцам как “Папа Джей”, основатель Всеобщей Гуманитарной Церкви, совершающий необычное личное посещение одного из своих храмов. Красивый, высокий и подтянутый мужчина лет шестидесяти, он мог бы сойти в этом свете за человека на пару десятков лет моложе: густые темные волосы длиной до плеч, пронизанные серебром, большие темно-синие глаза, квадратная челюсть с ямочкой на подбородке. Его улыбка была очень располагающей. В том, как он приветствовал аплодисменты, не было и намека на напыщенность или театральность, напротив, улыбка была теплой и скромной, а сам он сделал извиняющийся жест, как бы желая унять волнение. Он был одет в оранжевую мантию, расшитую золотыми нитями, и носил микрофонную гарнитуру, так что его голос легко разносился над толпой из пары сотен людей, стоявших перед ним.

— Доброе утро, — сказал он, сложив руки в молитвенном поклоне.

— Доброе утро, — прозвучали в ответ голоса не менее половины прихожан.

— Добро пожаловать на сегодняшнее богослужение, которое, как некоторые из вас знают, является особенно важным для членов Всеобщей Гуманитарной Церкви. Сегодня, девятнадцатого марта, начинается наш год. Сегодня день раненого пророка.

— Это, — сказал Уэйс, указывая на изображение на экране, — тот образ, который у большинства из нас ассоциируется с божеством. Здесь мы видим Шиву, благосклонного и благодетельного индуистского бога, который содержит в себе множество противоречий и двусмысленностей. Он аскет и в то же время бог плодородия. Его третий глаз дает ему прозрение, но может и разрушать.

Изображение Шивы исчезло с экрана кинотеатра, сменившись размытой черно-белой фотографией молодого американского солдата.

— Это, — сказал Уэйс, улыбаясь, — не то, о чем большинство из нас думает, представляя себе святого человека. Это Расти Андерсен, который в начале семидесятых годов в молодости был отправлен на войну во Вьетнам.

Изображение Расти Андерсена исчезло и сменилось зернистыми кадрами взрывов и бегущих людей с винтовками. Из динамиков храма доносилась низкая зловещая музыка.

— Раст, как называли его друзья, был свидетелем зверств и пережил их. Его заставляли совершать невозможные поступки. Но когда война закончилась… — Музыка стала более светлой, обнадеживающей. — Он вернулся домой в последний раз, собрал гитару и вещи и отправился странствовать по Европе.

На экране появлялась череда старых фотографий, на каждой из которых волосы Андерсена становились все длиннее. Он выступал на улицах Рима; показывал знак мира перед Эйфелевой башней; шел с гитарой на спине под лондонским дождем мимо парада Конной гвардии.

— В конце концов, — рассказывал Уэйс, — он прибыл в маленькую норфолкскую деревушку Эйлмертон. Там он узнал о существовании общины, живущей за счет земли, и решил присоединиться к ней.

Экран потускнел, музыка стихла.

— К сожалению, община, в которую вступил Раст, оказалась не такой, как он надеялся, — говорил Уэйс, — но простая жизнь, жизнь вблизи природы, оставалась его идеалом. Когда первая община распалась, Раст продолжал жить в хижине, которую он построил сам, самостоятельный, самодостаточный, все еще справляясь с травмой, полученной на войне, в которой ему пришлось участвовать.

Именно тогда я впервые встретил его, — сказал Уэйс, когда храм заполнила новая музыка, теперь уже радостная и бодрая, а на экране появилось изображение Расти Андерсена и тридцати с небольшим лет Джонатана Уэйса. Хотя Робин догадывалась, что разница в возрасте между ними невелика, побитый погодой Андерсен выглядел гораздо старше.