Разыскания истины

ибо для того чтобы соединять, разъединять, рассеивать частицы какого-нибудь тела, надо двигать эти частицы; теплота же не может ничего двигать; по крайней мере, мы не видим с очевидностью, чтобы теплота могла двигать тела; если мы рассмотрим теплоту со всевоз-

34'

532

можным вниманием: мы все же не найдем, чтобы она могла сообщить телу движение, ибо она сама им не обладает. Правда, мы видим, что огонь двигает и разъединяет частицы тел, подвергающихся его воздействию; но вероятно, что это движение происходит отнюдь не вследствие его теплоты, ибо нельзя утверждать с очевидностью, что огонь обладает таковою. Скорее, это происходит вследствие воздействия его частиц, явно находящихся в постоянном движении. Очевидно, что частицы огня, ударяясь о какое-нибудь тело, должны сообщить этому телу часть своего движения, будет ли в огне теплота или ее не будет в нем. Если частицы этого тела не имеют большой плотности, то огонь должен рассеять их; если они велики и плотны, огонь будет только двигать их и заставит их скользить одна по другой; наконец, если частицы смешанные: одни тонкие, другие грубые, — огонь может вполне отделить только те частицы, которые он толкает с достаточною для того силою. Итак, огонь может только разделять, и если он соединяет, то случайно. Аристотель же утверждает совершенно обратное. «Свойство разделять, — говорит он, — которое некоторые приписывают огню, на самом деле есть свойство соединять вещи однородные, ибо только случайно огонь увлекает вещи различной природы».'

Если бы Аристотель начал с того, что различил бы ощущение теплоты от движения частиц, составляющих те тела, которые называются теплыми, а затем определил бы теплоту, как движение частиц, сказав, что теплота есть то, что движет и разделяет невидимые частицы, составляющие видимые тела, то он дал бы довольно пригодное объяснение теплоты. Однако и это определение не было бы вполне удовлетворительным, потому что оно не раскрывало бы в точности природы движений теплых тел.

Аристотель определяет холод, как то, что соединяет тела одной или различной природы. И это определение опять-таки никуда негодно, ибо ложно, чтобы холод соединял тела. Чтобы соединять тела, надо двигать их; но спросим рассудок, может ли холод двигать что-либо, и для нас станет очевидным, что это невозможно. В самом деле, под холодом мы понимаем или то, что мы ощущаем, когда нам холодно, или то, что причиняет ощущение холода; ясно, что ощущение холода не может двигать что-либо, ибо оно не может и толкать что-либо. Что же касается причины ощущения, то, рассуждая о вещах, мы не усомнимся в том, что ощущение холода причиняется покоем или прекращением движения. Итак, холод в телах будет лишь прекращением того рода движения, которое сопровождает теплоту, а следовательно, очевидно, что холод не разделяет так, как разделяет теплота. Значит, холод не соединяет вещей ни одной, ни различной природы, ибо то, что не может сообщить толчка, не может и соединять; словом, холод бездеятелен, а потому и не соединяет чего-либо.

' De gen. et corrupt. Liv. 2, chap. 2.

533

Судя о вещах, согласно нашим чувствам, Аристотель соображает, что холод такое же положительное свойство, как теплота, потому что ощущения как тепла, так и холода реальны и положительны;

поэтому-то он и думает, что оба эти качества активны. В самом деле, если следовать впечатлениям чувств, то мы вправе думать, что холод — качество весьма активное, потому что холодная вода охлаждает и сразу заставляет расплавленные золото и свинец застывать и твердеть, когда мы выльем их из плавильника в воду, хотя теплота этих металлов была еще настолько велика, что она разделяла частицы тех тел, к которым прикасались.

Из всего сказанного нами о заблуждениях чувств в первой книге очевидно, что если в суждениях о свойствах чувственных тел мы будем опираться исключительно на чувства, мы лишим себя возможности открыть какую-либо достоверную и неоспоримую истину, которая могла бы служить принципом для прогрессирования в познании природы; ибо этим путем мы не можем даже открыть, какие вещи теплы и какие холодны.' Так, если несколько человек дотронутся до тепловатой воды, одни найдут ее теплою, другие — холодною. Тот, кому тепло, найдет ее холодною; кому холодно, найдет теплою. Предположим, например, что рыбы также имеют ощущения, тогда они, по всей вероятности, находили бы воду теплою и в том случае, когда всем людям вода казалась бы холодною. То же следует сказать о воздухе; он кажется то холодным, то теплым, смотря по состоянию тела' у тех, кто ощущает его. Аристотель утверждает, что воздух тепел, но мне не думается, что люди, живущие на севере, разделяли его мнение, ибо многие ученые, которые жили в климате не менее теплом, чем климат Греции, находили, что воздух холоден. Пока мы не будем связывать отчетливой идеи со словом «теплота», мы никогда не решим этого вопроса, бывшего в схоластике всегда вопросом важным.