Разыскания истины

Правило же, установленное мною, настолько необходимо при исследовании истины, как мы только что видели, что нельзя ничего возразить против предложения его. И те, которые не хотят потрудиться соблюдать его, не должны бы, по крайней мере, порицать такого знаменитого писателя, как Декарта, за то, что он соблюдал его или прилагал все свои старания, чтобы следовать ему. Они не осуждали бы его так смело, если бы знали того, над кем они произносят такой дерзкий приговор, и если бы читали его произведения не как сказки и романы, которые читают ради развлечения и над которыми не размышляют с целью поучиться. Если бы они размышляли вместе с этим писателем, они еще нашли бы в себе самих некоторые понятия и семена истин, которым он учит и которые могли бы развиться, несмотря на весь балласт их ложной

эрудиции.

Учитель, который внутренне поучает нас, требует, чтобы слушали Его более, чем подчинялись авторитету самых великих философов;

Он готов научить нас, только бы мы внимали тому, что Он говорит нам. Мы вопрошаем Его посредством размышления и самого напряженного внимания; Он отвечает нам чрез посредство известного внутреннего убеждения и тех тайных увещеваний, которые делает тем, кто не слушает Его.

Творения людей надо читать, вовсе не надеясь, что люди научат нас. Нужно вопрошать Того, Кто просвещает мир, чтобы Он просветил и нас со всем миром; и если после того, как мы

60

вопросили Его, Он не просветит нас, значит, мы плохо вопрошали Его.

Итак, будем ли мы читать Аристотеля, будем ли читать Декарта, прежде всего не следует верит ни Аристотелю, ни Декарту; но нужно только размышлять, как они размышляли или как должны были размышлять, прилагая все внимание, на какое мы способны, а затем повиноваться голосу нашего общего Учителя и добровольно подчиниться внутреннему убеждению и тем побуждениям, которые ощущаются при размышлении.

Лишь после этого можно произнести суждение за или против писателей. Только усвоив таким образом принципы философии Декарта и Аристотеля, можно опровергать одного и соглашаться с другим; и можно даже утверждать относительно второго, что, пользуясь его принципами, не объяснишь никогда ни одного явления природы и что эти принципы еще и не привели ни к чему в течение двух тысяч лет, хотя философия его служила предметом изучения самых знающих людей почти во всем мире. И обратно, про первого можно сказать смело, что он раскрыл то, что казалось наиболее сокрытым от глаз людей, и что он показал очень верный путь к нахождению всех истин, которые может понять ограниченный ум человека.

Но не будем более останавливаться на том, какое мнение можно себе составить об этих двух философах и обо всех остальных; будем всегда смотреть на них просто, как на людей, и пусть приверженцы Аристотеля не порицают нас за то, что, проблуждав столько веков в потемках и не подвинувшись ни на шаг вперед, нам желательно, наконец, отдать себе отчет в том, что делаешь, и после того, как нас вели подобно слепцам, вспомнить, что есть глаза, с помощью которых можно попытаться самому найти путь.

Проникнемся же убеждением, что правило: „никогда не должно давать своего полного согласия ничему, кроме вещей очевидных", — правило самое необходимое при исследовании истины; и не будем принимать нашим разумом в качестве истинного ничего, кроме того, что представляется нам с очевидностью, требуемою ею. Чтобы избавиться от своих предрассудков, нам следует проникнуться всецело этим убеждением; стремиться же освободиться от предрассудков, безусловно, необходимо потому, что это — первый шаг к познанию истины, так как прежде, чем просветиться, разуму, безусловно, нужно очиститься. Sapientia prima stultitia caruisse.

II. Но прежде, чем закончить эту главу, нужно сделать еще три замечания. Во-первых, я не говорю здесь о предметах веры, в которых нет места очевидности, как в естественных науках. Причина же этого, как мне кажется, та, что мы можем познавать вещи лишь посредством идей, какие имеем о них. Идеи же даны нам Богом постольку, поскольку они нам нужны, чтобы действовать в естественном порядке вещей, согласно которому Бог создал нас. Итак, неудивительно, что тайны веры, будучи сверхъестественными, не

61

имеют для нас очевидности, потому что мы не имеем даже соответственных им идей; наши души были сотворены силою повеления Божия, установившего общий порядок вещей, благодаря чему мы и имеем все понятия, необходимые нам; а тайны веры были установлены одною благодатью, которая, согласно принятому воззрению, относится ко времени более позднему, чем установление естественного порядка вещей.'

Итак, должно различать тайны веры от природы. Должно одинаково подчиняться и вере, и очевидности; но в делах веры не следует искать очевидности точно так же, как в познании природы не следует никогда останавливаться на вере, т. е. авторитете философов. Словом, чтобы быть верующим, должно слепо верить, но, чтобы быть философом, нужно требовать очевидности.