Разыскания о начале Руси (Вместо введения в русскую историю)

На беду для этой этимологии, в русском языке оказывается целый отдел слов с тем же суффиксом только в женской форме, т. е яга (в польском еда), каковы: бродяга, бедняга, портняга, плутяга, скупяга, скряга и т. д. Как же г. Куник устраняет это противоречие с вышеприведенным законом о заимствовании? Он говорит, что этот суффикс "относится к сравнительно позднему периоду образования языка и произошел от более древнего eka" (410). Во-первых, eka и еда это все равно, и, стало быть, с одной стороны г. Куник признает, что подобный суффикс существовал и в древнеславянском языке. (Впрочем, тут объяснение несколько запутано и, по-видимому, говорится о древности этого суффикса только в литовском языке, как будто славянский язык находился под сильным влиянием литовского, и даже после XI столетия!) Во-вторых, он пытается собрать все русские слова с окончанием на яга (455 и 460) и насчитывает их до 30 или более; число значительное, ясно показывающее, что это суффикс собственный, русский, а не заимствованный от немцев или от литовцев, и тем более, что тут же приведены аналогичные слова и в других славянских языках. Но автор "Дополнений" далеко не исчерпывает их запас: существует много и других слов, которые способны принять тот же суффикс, когда требуется выразить известный смысл; чего никак не могло бы случиться, если бы таковой суффикс не был родным, привычным8 . Следовательно, вывод о его позднейшем происхождении совершенно гадательный. Притом неизбежно возник бы вопрос: позднейшее сравнительно с каким временем? Например, существовал ли он в XI веке, когда в славяно-русском языке еще могли сохраняться некоторые следы древнего юсового произношения? Итак, был ли я прав, говоря о разных этимологических гаданиях, которые пускаются в ход под именем законов языка.

Глядя на подобные трактаты, можно только пожалеть, что так много труда и эрудиции потрачено для того, чтобы отстоять басню или по крайней мере запутать вопрос. Не отвечаем на те филиппики и на те эпитеты, которые обнаруживают некоторое раздражение со стороны норманизма, весьма, впрочем, понятное. Будучи довольно беспощаден к норманнской системе вообще, я едва ли могу себя упрекнуть в том, чтобы в предыдущих своих статьях относился без должного уважения к ученым заслугам автора "Дополнений". Во всяком случае, поблагодарим А. А. Куника за то, во-первых, что он дает нам возможность сделать две, три поправки второстепенной важности и устранить доказательства, так сказать, излишние, а далее за то, что его "Дополнения" окончательно убеждают нас в несостоятельности норманнской теории. Вот уже около пяти лет, как я веду с ней борьбу, отвечая почти всем оппонентам. Надобно было поддержать интерес к данному вопросу и не дать ему снова заглохнуть на страницах весьма почтенных, но мало читаемых изданий; надобно было подвинуть на ответ противников более солидных, ибо полемика с ними ясней всего могла обнаружить те шаткие основания, на которых доселе держалась норманнская теория. Между прочим, я именно ждал ответа от г. Куника, которого считал наиболее добросовестным и компетентным из ее защитников. Настоящий его труд не уничтожает ни одного из главных оснований, на которых построено мое мнение; большинство их даже не затронуто. Замечу при этом мимоходом: я убедился, что противники большею частию даже не давали себе труда прочесть внимательно систему моих доказательств; они часто повторяли свои аргументы, ничем не опровергая моих возражений или совсем их игнорируя.

В числе важнейших моих оснований стоит невозможность быстрых, неуловимых превращений одной народности в другую, чуждую ей. История не представляет таких примеров; они противоречат всем ее законам. Напротив, мы повсюду видим большую или меньшую живучесть языка и других племенных особенностей у народов, поселившихся в чужой земле. Противники мои даже не пытались отвечать что-нибудь на подобное основание.

Норманизм именно заслуживает следующего упрека: ссылаясь на мнимые лингвистические законы, он совершенно игнорирует законы исторические, те законы, которые неизменно действуют и проявляются в жизни народов, в происхождении и развитии человеческих обществ, называемых государствами. Если бы защитники пресловутой теории серьезно вникали в эти законы, то они не могли бы смешивать факты литературные с фактами историческими, наивные домыслы старинных книжников выдавать за достоверное историческое свидетельство, да еще отстаивать их в той бессмысленной форме, которую они получили по невежеству позднейших списателей. Законы политико-исторические так же непреложны, как и естественно-исторические: происхождение русской нации не может быть исключением. Сказочное, внезапное возникновение великих народов и государств с исторической точки зрения есть бессмыслица.