Разыскания о жизни и творчестве А.Ф. Лосева

В самом деле, в рамках традиционного научного (традиционно атеистического, как известно) миропонимания подобного «чуда как сверхъестественного вмешательства» попросту нет. Если рассматривать возникшую ситуацию со стороны, так скажем, внешне-природной, чудо для науки излишне уже потому, что с ее точки зрения некому или нечему вмешиваться, поскольку либо вовсе не признается существование этих самых высших сил (или единственной надмирной Силы), либо даже если существование такое и признается отдельными учеными в индивидуальном, так сказать, порядке, то практически это никак не отображается на общим характере и содержании научных знаний. А если время от времени и в самом деле обнаруживается какой-либо факт как отклонение от ранее установленных научных законов, то это будет никакое не чудо, а, скажем, открытие. Оно обязательно влечет за собой пересмотр той или иной научной теории, и уже в обновленный научный закон или расширенный круг научных взглядов данный факт, будьте уверены, вполне должен уложиться. Во всяком случае, по такому пути развивается любая из наук современности. И отметим еще одно немаловажное обстоятельство. С принятием определения чуда как вмешательства сверхъестественного в естественное молчаливо предполагается, что в сфере самого-то естественного или, скажем иначе, со стороны уже внутри-природной также не остается места чуду. Ни в самих природных процессах, ни в законах природы, эти процессы определяющих, ничего чудесного изначально не предположено, не ищется и потому найдено быть не может.

Теперь возьмем типичное определение чуда, выработанное в рамках православной теологии. Оно принадлежит о. Феофану, епископу Кронштадтскому. Берем цитату из большого трактата 1915 года, специально посвященного чуду с точки зрения христианства: «Христианское чудо есть видимое, поразительное, сверхъестественное явление (в физическом мире, в телесной и духовной природе человека и в истории народов), производимое личным, живым Богом для достижения человеком религиозно-нравственного совершенствования» ⁴. Не составляет особого труда заметить, что здесь также описывается чудо как «сверхъестественное вмешательство», но только еще специально уточняется, Кто именно производит чудеса и в каких именно целях они совершаются. Безусловно, такое понимание чуда имеет важное значение для верного восприятия и нужного переживания многих эпизодов Священного Писания и в особенности евангельских чудес, т.е. как раз в целях «книжной», если можно так выразиться, христианской апологетики и моралистики. Но ведь для христиан абсолютно все события есть чудо, начиная от сотворения мира в целом и кончая рождением и смертью конкретного человека, не говоря уже о переживании различных событий в церковных таинствах. И такое воистину сплошное чудо, укорененное в порядке всех и всяческих (обычных и необычных) вещей, не подпадает под определение о. Феофана, поскольку оно уже может и не замечаться, особо не выделяться на фоне жизненных явлений. Подобного чуда, из невероятного ставшего повседневным, вроде как и нет. Вспомним хотя бы то совсем недавнее событие (еще недели не прошло), что благодатно переживалось всеми православными людьми, когда на Крещение Господне из ледяного иордана российских рек, прудов и ключей черпалась чудодейственная вода, эта агиасма, святыня великая. И оно, чудесное событие это, происходит сразу в тысячах географических точек и из года в год, из века в век… Да, повторим вслед за о. Феофаном, нам дана поразительная повседневность, но это поразительное – именно повседневно.

Итак, в обсуждаемом определении чуда многого определенно не хватает. Фактически такое понимание чуда существенно сужает его распространение в области религиозной и вполне очевидно нейтрализует, если вообще не сводит до нуля – в науке. Оно же, такое понимание, еще и полностью разводит науку и религию, не представляя ни возможностей для равноправного диалога, ни даже заметных шансов для движения навстречу друг другу. А возможен ли иной, более плодотворный подход к пониманию чуда?