Разыскания в области русской литературы XX века. От fin de si`ecle до Вознесенского. Том 2: За пределами символизма

Многоуважаемый Яков Давидович117

вчера я послал письмо на имя Александра Николаевича Тихонова, не зная, что в настоящее время он в Москве не находится. Так как я уже не получал от издательства ответа на несколько моих писем, я очень прошу Вас прочитать мое письмо, адресованное А.Н. Тихонову и поручить кому-нибудь ответить мне поскорее. Там затронут ряд вопросов, из которых некоторые представляют для меня неотложную важность. Я просил:

1) Прислать мне денег в погашение издательской заложенности (все почтовые и телеграфные расходы на мой счет), так как скоро я сдам «Виндзорских Кумушек» и «Сонеты» Шекспира, и долг будет все расти, а сейчас мне после болезни деньги очень нужны.

2) Чтобы Ваша бухгалтерия прислала подоговорной расчетный лист, чтобы я мог иметь ясное представление о состоянии моего счета и не питал бы, м<ожет> б<ыть>, совершенно необоснованных иллюзий.

3) Уведомить меня, в каком положении издания «Короля Лира» на русском и английском языке, для которого я по желанию издательства написал предисловие.

4) Уведомить меня, в каком положении «Дон Жуан» Байрона. Кто делает иллюстрации, пошел ли он в производство и т.п.

5) Указать мне лицо, с которым я мог бы поддерживать связь, так как я понимаю, что ни Вам, ни А.Н. Тихонову нет никакой возможности заниматься такими делами.

Не откажите, многоуважаемый Яков Давидович, что-нибудь сделать относительно первых двух пунктов. Очень прошу Вас.

Остаюсь уважающий Вас

М. Кузмин.

Ул Рылеева д. 17 кв. 9

6 Сентября 1935.

Беда пришла 8–9 сентября, когда в издательстве был получен отзыв Д. Мирского, прочитавшего перевод. Из него неуклонно следовало, что перевод никуда не годится, что Кузмин не справился со своей задачей (правда, вину Мирский постарался перевалить на «чужую указку», на некто, заставившего переводчика неправильно действовать, – т.е. скорее всего на Каменева и его подручных), что редактура Жирмунского дела не спасла и что все надо переделывать с самого начала, вернув переводчику подлинную свободу. Учитывая влияние Мирского в высших литературных сферах в это время, особенно зловещими выглядели его утверждения о «коренной порочности» работы и уж, конечно, о том, что «объективно эти принципы приводят к вредительству и саботажу великого культурного дела критического освоения мировых классиков», что установки эти «объективно вредительские».

Тут уж всем стало совсем не до шуток, запахло не начальственными разгонами и не выговорами, а совершенно определенным политическим делом, где даже не нужно было ничего особенного выдумывать: Каменев уже осужден (правда, приговорен не к расстрелу, а всего к 5 годам), его пособники – уже отсидевший свое Эльсберг и арестовывавшийся Тихонов, тем более постоянно находившийся под подозрением Жирмунский… Если для тайной полиции привычно было складывать дела, где и никакого обвинительного материала не было (скажем, дела краеведов или сотрудников «Большого немецкого-русского словаря»), то здесь все было налицо: идеолог, проводники его идей в жизнь и исполнители. И материал давал крупнейший эксперт в данной сфере!