Разыскивается невиновный

— Ты, Сережа, да? — неуверенно пробормотал он. Потом, наконец, понял, что никем другим, кроме меня, встречающий его человек и не может быть, радостно воскликнул:

— Сережа! Спасибо тебе, Сережа!..

Он неловко схватил левой рукой мою протянутую ладонь, потом засуетился, отпустил ее, освободил от портфеля правую руку и судорожно поймал мои пальцы.

— За что спасибо-то? За что? — крикнул я и тряхнул его за острые плечи, сам себе удивляясь: я был рад видеть его.

— Как за что? Вообще... Встретил вот... — забормотал он.

Я подхватил его под локоть:

— Идем, идем. Машина ждет.

— Зачем? — Он даже приостановился. — На троллейбусе вполне...

— Моя машина, милок! Идем! Ну, Жудягин, ты все такой же...

Я уже решил, что он будет жить у меня. В конце концов, черт побери, мы не виделись больше двадцати лет, какие могут быть гостиницы.

Мы быстро прошли по мокрому перрону — Антон поскользнулся и чуть было не упал, но я держал его крепко — и спустились в туннель.

— Подожди минутку, — сказал Антон.

Он старательно протер толстые стекла и, надев очки, кинул на меня быстрый, внимательный взгляд — взгляд профессионального следователя, мгновенно вбирающий и оценивающий информацию. Нет, это был тот и не тот Жудягин.

— Едем ко мне, — сказал я, подводя его к машине, и, чтобы не тратить время на уговоры, добавил: — А после видно будет.

И распахнул дверцу.

...Через час, разморенный душем и двумя рюмками коньяку, облаченный в широкий и короткий для него финский спортивный костюм, ублаженный вниманием моей жены, Антон Жудягин уже не выглядел Антоном-Горемыкой. Его длинное лицо раскраснелось, нос сиял, густой голос уже не извинялся, а уверенно и очень значительно трубил. Он рассказывал Алле о Каракумах, хвалил город, в котором живет, хвастал длинными командировками в «горные саванны Бадхыза» и в «соленую пустыню Кара-Богаза». Я решил приземлить Жудягина. Не тая насмешки, я спросил:

— Кого же ты ловишь в своих джунглях? Джейранов или шакалов?

— Почему это? — взметнулся Антон.

И побагровел. Кадык его часто-часто запрыгал, нос уныло повис. Поискав вилку, он принялся ковыряться в остатках салата. Мне стало его жалко.

— О деле мы решили поговорить потом, — пояснил я жене. — И все-таки, Антон, проясни: ты что, стал сыщиком?

Он отложил вилку и поднял голову. Спокойно и твердо смотрел он мне в глаза, и не было сейчас в лице Жудягина и тени привычной неуверенности и стеснительности.

— Я должен исправить ошибку. Свою и чужую, — просто сказал он. — Но важнее свою, с меня все пошло.

— Туманно, Антон, — подала голос Алла.

Он пожал плечами, слабо усмехнулся.

— Ну да, туманно... Кумли, коренные жители пустыни, говорят, что до сорока лет твои грехи записываются на песке, а после сорока — на камне. Мне за сорок, надо соскребать.

Я молчал. Я был уверен, что сейчас, за столом, он не будет откровенничать.

— В общем... — Антон рассеянно пошевелил пальцами. — Я потерял... как бы сказать? Потерял моральное право работать следователем. На моей совести сломанная судьба. Я ошибся, слишком увлекся. Излишне поверил в себя... Теперь надо исправлять. Вот и все.

Последние слова он проговорил с облегчением, словно радуясь, что не надо продолжать.

— Пойдем-ка, Антон, в кабинет, — благодушно, насколько смог, сказал я, вставая. — Вскроем твой портфель, а Алла нам кофею...

И вот мы усаживаемся наконец, я — на диване, он — в кресле, у длинного журнального стола. Жудягин принимается быстро выкладывать толстые пачки бумаг, стянутую резиночкой связку писем, бобины магнитофонной пленки, какие-то отдельные листки с плохо пропечатанным через голубую копирку текстом. Всего этого так много, что я впадаю в тихое отчаяние и с надеждой, что вдруг да и удастся отделаться разговором, с фальшивой деловитостью произношу:

— Только сначала саму суть, без этих бумажек, якши?

— Якши, — без выражения повторил Антон и почти без паузы начал рассказывать о событиях, происшедших в сентябре прошлого года на каракумской метеостанции Бабали.

Антон бубнил монотонно и как бы нехотя, и я подумал, что какого тогда черта он носится с этим делом, если ему оно так безразлично. Но он вдруг прервал рассказ, раздраженно воскликнул:

— Нет, так нельзя, Сергей! Не то, не то... Надо все прочитать, только тогда можно...

Вошла Алла с подносом, заставленным кофейными чашечками, блюдечками, сливочниками и прочими предметами нашего старинного, немецкого фарфора сервиза. Ай да Алла, уж перед Антоном можно было бы и не козырять! Все равно не оценит.

Кофе был хорош и безмерно горяч. Прихлебнув, я обжег язык и, отдуваясь, как бы между прочим спросил:

— Да... А я-то чем могу быть полезен, Антон?! Связей у меня, знаешь ли, нет — таких, что тебе пригодились бы. Разве что в областном масштабе, но это...

Он замахал руками и состроил гримасу — какие, мол, связи! Однако заметно было, что Жудягин волнуется.

— Так что же я могу?

Звякнула чашка. Слава богу, цела...

Антон молчал. Он постепенно приходил в себя, даже руки убрал под стол, подальше от драгоценного сервиза.