Разыскивается невиновный

— Давай, — сказал Володя. — А ты двигай на площадку, время. Забыл?

Юра нахмурился. Он знал, что надо идти снимать показания, но Володя с ним говорил как с мальчишкой. Это обидно.

Все разошлись. Володя ушел на радиостанцию, Юра — на площадку, а Борис — в нашу комнату.

Я только убралась под навесом, где ужинали, когда услышала, что гость меня зовет. «Наверное, понадобилась подушка или еще что», — решила я и вошла в комнату. Борис и не собирался спать: сидел за столом и барабанил пальцами, о чем-то думал.

— Садись, Айна, разговор есть, — сказал он.

Я присела на табурет. Сердце сжалось: так хорошие разговоры не начинаются. А я и не ждала в последнее время ничего хорошего.

— Ты знаешь, что Вадим Петрович... ваш Старый — так его вы называете, да? — так вот он собрался уехать насовсем. В Россию. Ты об этом знаешь?

Я покачала головой. Мне даже горячо стало от радости.

— Это значит, что твой Володя станет начальником метеостанции Бабали, ясно?

— Да, — сказала я тихо. — Это будет хорошо...

— Вот видишь, хорошо. Для него. А для тебя? Старый-то хочет уехать вместе с тобой. Иначе — ни в какую. Он считает, что твой муженек все равно тебя бросит и ты пропадешь. Поедешь с ним?

Он меня этим вопросом оскорбил. Как можно такое подумать?! Как будто я вещь. Володя его убьет, если узнает. Нельзя ему говорить.

— Он проклятый человек, — сказала я. — Он всем хочет несчастья.

Гость засмеялся и подергал себя за нос.

— Почему — всем несчастья? Себе он хочет красивую молодую женку. Володе — свободу действий. Ты думаешь, Володя не согласится?

У меня кровь в лицо бросилась. Я хотела сказать, что Володя его может убить за такое предложение, и вдруг вспомнила наш недавний разговор. Володя боится моего брата. Может, ему будет легче без меня? Найдет другую, из-за которой ничего не будет грозить.

— Ваш Старый, если Володя откажется, напишет на него заявление в милицию. Сообщит, что твой муж — спекулянт каракулем и браконьер. И что он спаивает водкой чабанов. На пять лет могут посадить за такое.

Говоря это, он смотрел на меня ласковыми глазами, как будто сочувствовал. От этого еще страшнее было.

— Что же делать? — спросила я и заплакала.

— Не знаю, не знаю, — сказал он и тихонько засмеялся. — Тебе придется выбирать. Ты вот что можешь сделать: встретиться с ним, чтоб Володя не знал, где-нибудь среди барханов. И... ну, как бы сказать покрасивее? Ну, уступи ему разочек... Чтобы он вроде бы своей цели добился и может теперь уезжать. Ты ему откровенно скажи, что единственный раз ему уступаешь — только чтобы он скорей уехал отсюда. Так и скажи — только один раз!..

— Я лучше себя сожгу, я туркменка! — вырвалось у меня сквозь слезы. Таких позорных разговоров у меня в жизни не было.

— Вот ты ему и скажи — самосожжением кончишь, если он еще будет приставать... Нет, лучше так — если не уедет, вот-вот — если не уедет... А я попробую его с собой увезти. Сейчас ты, как якорь, его держишь. Он бы уехал, если бы не ты... Подумай, Айна. От тебя многое зависит — и твоя судьба, и Володина жизнь, многое... Подумай, иди! Да от мужа слезы скрой, а то хуже будет.

Я кивнула и встала, и тут в комнату вошел Володя. Радиосеанс уже кончился.

— Что в темноте сидите? — спросил он и хотел было довернуть лампочку, но Борис громко сказал:

— Не надо!

— Почему?

— Всякая гадость ваша... Набежит дрянь каракумская на огонь, ну ее к чертям...

— Да брось ты! — сказал Володя. — Откуда знаешь?

— Из литературы.

А я тем временем вышла из комнаты, пробормотала что-то насчет чая. Не заметил муж, спасибо Борису, что я плакала.

Во дворе Сапар пристраивал на маленьком костре черные от копоти кундюки с водой. Сапару не нравился наш гость, он старался быть от него подальше. Почему? Мне это было непонятно.

Я подождала, пока вода закипит, достала чайнички, пиалушки, заварила чай и понесла его на подносе — так меня Володя научил — в комнату.

Они все горячо разговаривали. Володя достал из своих запасов бутылку водки, и она уже была наполовину пуста. Но при мне они выпили еще по большой стопке, а закусили куском сухого чурека. Мне стало стыдно, я достала дыню «карры-гыз», морщинистую и сладкую. По-русски это означает «старая девушка», все смеются, когда слышат перевод.

— Крючок, крючок! — со злостью сказал наш гость. — Это мой личный крючок, делиться им с тобой не желаю, понял? Зацепи его на свой! Я-то зацепил, значит, я и сильный. А он тебя, так ведь, а? То-то же!

— Тоже мне друг, — сердился Володя. — А сам говоришь, что он для нас обоих... как это... персона...

— Нон грата, — закончил Борис. — Так ты меня пойми...

Я снова за чем-то вышла, а когда вернулась, гость стоял у порога и говорил:

— Я его пощекочу, он у меня подрыгает лапками... Вы меня не ждите, у него, может, и заночую... Или у Юрика... Между вами третьим не хочу...

Он захохотал и ушел. Портфель не взял. Я заметила, что он к нему за весь день так и не прикоснулся.

Я налила себе чаю. Володя хмуро кусал губы. Потом выплеснул из пиалы остатки чая и вылил в нее почти всю водку из бутылки.

— Володенька, не надо... Володя-джан... — попросила я.