Реактор. Черная быль

Этот Герасимов был не просто враль, а враль с большой фантазией. О себе он говорил, что является родным племянником самого Сергея Аполлинариевича Герасимова, хотя к выдающемуся режиссеру даже касательного отношения не имел. Про Гарьку Коваля, что так здорово пел песни бардов, сочинил, что тот непосредственно участвовал в съемках фильма «Вертикаль» и дублировал Высоцкого, когда артист был «не в форме». И все верили, наивно полагая, что актеры песни исполняют непосредственно на съемочной площадке.

Кто-то – авторство приписывают многим – сказал, что ложь без корысти – это поэзия. Сентенция весьма спорная, вряд ли ложь бывает без корысти. Вот так и Андрюха сочинял свои небылицы, дабы постоянно быть в центре внимания. Продолжение «лав стори» Букреева и Андреевой в его похабном изложении звучало так: «Вскрыл, значит, Букрей себе вены, ну я его подхватил на руки и в Склиф. Еле-еле откачали Сашка. А наутро генерал узнал, что сын его чуть лапти не сплел, и сразу вызвал к себе полковника, папашу Метлы. Орет на него, ногами топает. „Полковник, – кричит, – ваша дочь блядь!“ Полковник стоит, как положено перед генералом, по стойке смирно, но не робеет:„Никак нет, – говорит, – товарищ генерал. Моя дочь не блядь“».

***

…На второй вечер филологи снова пришли к своим соседям, чтобы продолжить братание физиков с лириками. На сей раз «биомицина» было в избытке. Вместе с сокурсниками пришел в этот раз и Герасимов, длинный и худой, как жердь, в тельняшке. С порога начал врать, что до универа служил в морской пехоте, был «черным беретом» и выполнял задание особой важности и секретности. Потому и тельняшка у него особенная – ему подарил ее адмирал, который просто-таки горючими слезами плакал от горечи разлуки с Андрюхой.

Погода была безветренной, дождя не предвиделось. Ребята расположились поблизости от бараков, развели костер, куда покидали картошку. Дров у них оставалось совсем мало, экономили для приготовления еды, поэтому срубили стоящий поблизости ветхий деревянный столб. Когда-то, видимо, именно на этом столбе висела лампочка Ильича. Причем первая, настолько столб был древним и трухлявым. Горел, однако, хорошо. К слову сказать, после возвращения в университет студенты узнали, что у каждого из них из зарплаты вычли по пять рублей за порчу совхозного имущества. Золотым оказался тот трухлявый ветеран отечественной электрификации.

Но тем вечером они были веселы и беззаботны, таскали из золы картофелины и ели их, обжигаясь, прямо с обгорелой кожурой, уверяя друг друга, что лучшей закуси под «биомицин» не придумаешь.

Гелька снова уселся в сторонке и, чтобы к нему не приставали, налил себе в кружку чаю. По настоянию девчонок устроили танцы.

Светка отыскала глазами «киндера», не спрашивая, схватила за руку и потащила в общий круг.

– Правду ребята ваши говорят, что тебе всего шестнадцать лет? – спросила она.

– Уже шестнадцать, – поправил он девушку.

Светка засмеялась, потом прижалась к нему грудью и вдруг резко толкнула. От неожиданности Гелий не удержался на ногах и упал. Светка с размаху рухнула на него и заорала что было сил:

– Девки, на физмате девственник обнаружился. Держите киндера покрепче, я его сейчас дефлорировать буду. Кто знает, сколько по закону дают за изнасилование малолетнего?

Этой оторве было весело, она беззаботно смеялась , дыша на него винным перегаром. Гельке стало противно и он вырвался, сильно ее оттолкнув.

– Ну чего ты? – обиделась Светка. – Мне же больно. Фу, какой, шуток не понимаешь.

Он отчего-то устыдился и безропотно пошел за ней, когда она скомандовала: «Проводи меня, тогда прощу». По дороге сама его поцеловала. И запаха вина он теперь не чувствовал.

Глава шестая

Зарядили дожди. Холодные и нудные, нескончаемые. Они заливали бараки, затыкать щели было бесполезно, да особо и нечем. Бригадир Михалыч, хоть зови его, хоть не зови, не появлялся. Продукты закончились, их, как пошли дожди, уже не привозили, да и проехать по этим размытым тропам было немыслимо. И никого не беспокоило, что студенты едят и как они вообще живут в этих продуваемых и промокаемых бараках. Из продуктов остались только опостылевшая всем картошка, да еще халва. Долгие годы он потом ни на то, ни на другое смотреть не мог.

По вечерам привычно собирались вместе. Злые, голодные, инертные от безделья. Строганов был единственным из всех, кому скучать было некогда. Пришла в голову одна идейка, и теперь он занимался расчетами, чертил всякие мудреные формулы, интегралы, схемы в толстой тетради, которую предусмотрительно захватил с собой.