Реакция Путина. Что такое хорошо и что такое плохо

Но это я рассказываю о подразделении, которое занимается преступлениями против личности; я знаю, как оно называется, но, возможно, у меня есть подписка по поводу неразглашения структуры СК. Еще есть подразделение, в сфере ответственности которого преступления против государства. Наверное, оно было всегда, но сейчас оно стало главным. Я обратил на это внимание осенью, когда на проходной мне, как обычно, выдали пропуск, но через турникет не пустили — новые правила, следователь должен теперь сам спускаться тебя встречать. Следователь вышел, я спросил, в чем дело. «А не помнишь, что было в прошлый раз?» Я помню — в прошлый раз в коридоре встретил свежеарестованного героя «Анатомии протеста» Костю Лебедева, с ним была адвокат Виолетта Волкова. Поздоровавшись, мы с Волковой достали телефоны и стали снимать: я — Лебедева, Волкова — меня. Оба повесили фотографии в инстаграм. Оба кого-то расстроили.

Так я представлял себе начало войны, вот буквально 22 июня, когда еще непонятно, что это такое, где немцы и сколько это продлится, но при этом все понимают, что это та самая война, которую так долго все ждали, и лица хмурые, и все говорят тише и меньше, чем раньше. И вот тут тоже, как по щелчку — и лица стали серьезнее, и баек с прибаутками меньше, и на какие-то вопросы все чаще стало звучать обреченное «Да ну, бл…дь». Кстати, в фильмах про войну еще все переодеваются в форму. В мой последний визит следователь встретил меня в темно-синем мундире с золотыми погонами. «Что, праздник?» — «Нет, распоряжение». Я должен был спросить что-то еще и спросил: «Шерсть?» — «На, потрогай. Хэбэ!»

Торговец шапками

Лето 2009 года, по телевидению уже показали разоблачительные фильмы про Тельмана Исмаилова, и Черкизовский рынок уже закрыт, торговцы переместились на другие площадки (торговый центр «Москва» в Люблино, рынок «Садовод» на МКАДе), а сам «Черкизон», странно пустой и с милицейской охраной у каждого въезда, выглядит уже рынком-призраком. Я смотрю на него из окна двенадцатого этажа высотки какого-то бывшего НИИ у станции метро «Черкизовская». НИИ давно нет, кабинеты сдаются в аренду, и в том кабинете, из которого я смотрю на бывший рынок, прямо на полу сидят человек десять женщин в платках — кто-то кроит, кто-то шьет, кто-то еще что-то трудноквалифицируемое делает. На противоположной от окна стене — большой металлический стеллаж для готовой продукции. На стеллаже — разноцветные меховые шапки разных фасонов, мобильный склад готовой продукции. У стеллажа на стульях сидят несколько мрачных мужчин в таких же, как на стеллаже, меховых шапках; потом Леня мне объяснит, что это мужья женщин, которые шьют шапки. Здесь они то ли охрана, то ли кладовщики, то ли еще кто-то.

Леня Развозжаев — хозяин мастерской. Когда рынок начали уничтожать, он быстро сориентировался и успел переехать со всем производством в соседнее здание, но свой павильон на рынке у него остался. Леню туда не пускают, и он уверен, что милицейские мародеры его уже ограбили. Точной информации по этому поводу ни у кого нет, но слухов много — про какие-то «Газели», которые по ночам выезжают с территории рынка, про перестрелки из-за брошенного товара, про каких-то людей из префектуры и из мэрии, которые за половину стоимости товара обещают поспособствовать возвращению арестованного вместе со всем рынком имущества.

Леня торгует шапками, но он же и пишет какие-то открытые письма, и согласовывает в префектуре митинг таких же, как он, торговцев с «Черкизона». Никто его права на эту почти политическую активность не оспаривает; в отличие от остальных торговцев, Леня имеет бесценный политический опыт, благодаря которому мы когда-то и познакомились. Писатель Сергей Шаргунов возглавлял тогда молодежное крыло несуществующей теперь партии «Родина», и Леня был в этом молодежном крыле, может быть, самым заметным активистом. Товарищи по партии называли его революционным матросом. Матросом он, конечно, не был. В Москву он приехал из Ангарска, что в Иркутской области, и чем он занимался на родине, никто толком не знал, хотя сам Леня намекал, что у него там был какой-то бизнес, судя по всему, достаточно опасный (а каким еще мог быть бизнес в Ангарске в конце девяностых?).

Когда шаргуновская партия распалась, Леня куда-то исчез, чтобы найтись спустя несколько лет уже в своем новом облике. Хозяин мастерской, в которой шьют меховые шапки, торговец на «Черкизоне» — живая иллюстрация к поговорке о неисповедимости Господних путей. Он действительно устроил тем летом подряд несколько митингов, на которых торговцы требовали вернуть им арестованные павильоны с имуществом — но, когда стало ясно, что никто никому ничего не вернет, митинги закончились и Леня опять куда-то исчез. Найдется он еще через несколько лет — снова не торговец, а активист, близкий соратник Сергея Удальцова по «Левому фронту», человек с белой ленточкой на уже не меховой шапке.