Реализация

– Организованности у них и государство занять может. Сообщество – конечно, есть, они связаны интересами и, вообще, жизнью, но вот насчет всякого такого преступного… Я, конечно, среди них совсем еще не старожил, но…

Валера чуть запнулся, и полковник подбодрил его:

– Ты говори, говори… Как есть – не стесняйся.

Штукин пожал плечами:

– Если не стесняясь, – то люди там достойные. Симпатичные. Я отрицательных эмоций гораздо больше получил на легальной работе. Прошу отметить и доложить в воспитательный отдел!

«Осмелел», – подумал про себя Ильюхин, однако вслух ничего не сказал, лишь головой покачал.

Валера тем временем практически залпом опрокинул в себя чашечку принесенного официанткой кофе и остро глянул прямо в глаза полковнику:

– А если серьезно, то все, что я вам только что сказал, – серьезно.

Ильюхин долго не отвечал, размешивая сахар в своей чашечке, а потом, спрятав улыбку, тихо предложил:

– Ну, если серьезный разговор пошел… Тогда расскажи и о себе.

Штукин сразу же насторожился, почуяв неладное, и вспомнил о случившейся на озере трагедии. А о чем он еще мог сразу подумать? Правда, было непонятно – откуда об этом может знать Ильюхин…

Полковник ждал. Валера нахмурился и пошел на обострение:

– Если что-то не так, то давайте напрямую!

Ильюхин взгляд не отвел, усмехнулся жестко:

– Если труп – это «если что-то не так», то боюсь подумать, что такое «если дело труба»… И учти – все твои слова, будто тебя к стенке припирают, – это неправильно… Не нужен этот налет. Поговорим спокойно. Тему все равно не закрыть.

– Не понял. – Валера аж побледнел, подумав о том, что расследованию истории на озере дан официальный ход и информацией о случившемся владеет не его куратор Ильюхин, а полковник Ильюхин, как представитель государства.

Виталий Петрович, уловив этот нюанс его размышлений, чуть качнул головой:

– Я имею в виду, что тему эту не закрыть в нашем с тобой разговоре.

– Хорошо, – шумно выдохнул воздух Штукин. – Вам я готов рассказать. Более того – объяснить. И даже оправдаться.

– А другим?

– А с другими – не считаю нужным это обсуждать. Более того, зная, как устроено наше государство, считаю разговор о Николенко смешным.

Произнеся фамилию, Валера впился глазами в лицо полковника, проверяя себя, и по реакции Ильюхина понял, что не ошибся – Виталий Петрович именно эту тему и имел в виду. Но откуда он узнал?

Полковник между тем отхлебнул кофе и аккуратно поставил чашку обратно на блюдце:

– Чего же тут смешного?

Штукин зло дернул щекой:

– Знаете, я много раз говорил жуликам: «Сознайся – лучше будет!» При этом я им не говорил – для кого именно это будет лучше…

Ильюхин закурил и сказал спокойно, словно просто констатировал:

– Ты меняешься.

– Не надо! – занервничал Валера. – Ни хрена, извините за выражение, я не меняюсь. И не мутирую. Просто наконец-то я приобрел редкую возможность говорить про нашу жизнь так, как она есть.

Виталий Петрович хмыкнул:

– А мне оставишь возможность не согласиться с тобой?

Штукин задумался, потом шмыгнул носом и, отвечая, уже чуть сбавил тон:

– Не надо иронизировать. Вы прекрасно знаете, что ваше мнение для меня отнюдь не пустой звук.

– Спасибо. Ну, а раз так, то расскажи, пожалуйста, как все случилось…

Валера опустил голову, потом быстро вскинул ее и заговорил очень быстрым, почти горячечным шепотом:

– Случилось, как в дурацкой книге: мы поехали на озеро. У нас только-только кое-что наметилось в отношениях. Ну, и… На озере и сами отношения… ну, в смысле – близкие… завязались. Место там тихое, без людей. Романтика. Плескались, обнимались. И никакой ссоры между нами не было. Просто потом Зое побаловаться захотелось. Игра такая идиотская началась. И тут же закончилась. А я, сука, никогда ей не говорил, что я пловец классный. Я – никакой пловец. Не утюг, конечно. Но в шторм утону, как все. А она, идиотка, сзади меня за шею… А там глубина… Может, и не такая уж большая. Но я так и не донырнул потом до дна… Я воды хлебнул и стал дергаться… Наверное, задел ее, но куда ткнул, как попал – не помню… Я что помню? Десять секунд – и я ее не вижу! Я – нырять. Какое там… В воде ни черта не видать, и я же не из ПДСС, как Ермилов. Начал задыхаться. Еле на берег выполз. И все. Извините за цинизм, но нет в моих действиях ничего… Но я об этом никому, кроме вас, и говорить-то не собираюсь! Потому что все равно выходит, будто я оправдываюсь. Будто я подонок, и если и не утопил, то бросил в беде. А я никого не бросал. Я ушел тогда, когда и Шойгу со всем своим МЧС не справился бы. И что мне потом делать было? Орать: граждане, возбуждайте дело, проводите расследование, не верьте мне, подержите меня в камере месяца два с половиной и выпустите потом с клеймом театрального мерзавца?!

Штукин наконец-то прервал свой монолог и чуть подрагивающими пальцами вытащил из пачки новую сигарету. Полковник, нахмурившись, водил указательным пальцем по скатерти:

– Да… осадок, конечно, неприятный…

Валера даже слегка подскочил на стуле:

– Неприятный? Да это страшный сон, а не осадок…

Они помолчали, а потом Ильюхин задал новый вопрос:

– Ну, а что там с картинами какими-то?…