Реализаты (СИ)

— Будут проблемы, — вздохнул марсианин. — И было бы неплохо постараться свести их к минимуму.

Он кашлянул.

— Открой шлюз, Бенжи, я скоро вернусь.

* * *

— Ты тоже боишься? — спросил Мэтт, когда они остались одни.

— Не боюсь, — не отрываясь от работы, сказал Бенжи. — Но задача всё ещё кажется мне нерешаемой. Особенно по части местной охраны и старта.

— Но ведь никого нет?

— Нет, — согласился Бенжи. — Но и данных тоже никаких нет.

Уже с четверть часа он ползал на четвереньках под разобранной передней обшивкой и был занят прозвонкой и восстановлением кабелей. В гондоле было одновременно сумрачно, прохладно и душно.

Мэтт сидел между ним и Аей, нахохлившись, как маленькая замёрзшая зелёная птичка. Сам он боялся. С того самого момента, когда утром, ещё не открывая глаз, понял, что так уж устроено мироздание, что в особо важных вопросах его мнением особо никто интересоваться не собирается.

Андроид вылез из-под обшивки, выпрямился, проморгался, отряхнул руки и, видя, что Мэтт по-прежнему сидит, уставившись в одну точку, подошёл и пристроился рядом.

— У меня такое ощущение, как будто и я тоже мёртв, — тихо сказал Мэтт.

Бенжи согласно кивнул, взял его за руку и какое-то время колдовал над худеньким мальчишечьим запястьем — почти так же, как только что над оборванной кем-то проводкой.

— Гемодинамика в норме, — наконец заключил он. — Состав — ясное дело, натуральный, но прощупывается депрессия. Слушай, Мэтт, хватит расстраиваться, ты же не рояль. Всё будет хорошо.

И обнял мальчика за хрупкие плечики.

Когда снаружи послышался тихий стук, услышал его только Бенжи, и то скорее не ушами, а ногами — в виде пришедшей по корабельным переборкам дрожи.

— Ну, как вы тут? — шумно выдохнул вернувшийся марсианин и нагнулся, чтобы поставить на пол большую картонную коробку, доверху наполненную кучей каких-то мешков, коробок, пакетов и пакетиков.

И, пока он разгибался, прямо сквозь него проступил большой многорукий Пилот.

— Привет, — сказал пилот.

И улыбнулся.

78. 2336 год. Лукаш

Осень была жёлтой, сырой и тёплой.

Лукаш сидел на мокрой деревянной скамейке под большой старой липой и смотрел на то, как в паре метров от него две вороны деловито разделывают грязный пластиковый пакет.

Он засунул руку в карман, нащупал там кусок хлеба и поманил ворон другой, свободной рукой.

Малыш возник у скамейки так внезапно, что реализат даже вздрогнул.

Комбинезон у мальчика был испачкан, а из-под яркой полосатой шапочки выбивалась непослушная мокрая прядка. Ничуть не смущаясь, малыш наклонил головку и какое-то время пристально разглядывал Лукаша, после чего вскарабкался к нему на скамейку, уселся рядом и спросил:

— Ты дедушка?

— Нет, — хмыкнул Лукаш. — Я бабушка.

И протянул мальчику найденный в кармане хлеб:

— Не хочешь покормить птиц?

Нет, покачал головой мальчик.

— Но ты не похож на бабушку. У тебя голос другой, — сказал он.

— А я и бабушкиным голосом тоже умею. Бабушки бывают разные, — выдал Лукаш низким женским контральто и, разломав хлеб надвое, кинул его подскакавшим воронам.

— Но ты всё равно не похож на бабушку, — сказал мальчик.

С липы сорвался и, откружившись, лёг ему на коленки влажный жёлтый лист.

Мальчик улыбнулся, показывая маленькие острые зубки, и Лукаш в ответ многозначительно поднял бровь:

— О! Такой маленький, а уже такие большие зубы…

— У меня не большие зубы, я же не крокодил, — обиделся мальчик.

— А кто?

— Человек. У меня и фамилия есть.

— И имя есть?

— Есть.

— И как же тебя зовут?

— Карел Гавранек.[23]

— И что ты сегодня делал, Карел?

— Я сегодня вышел из дома и сюда пришёл, — сказал мальчик. — Бегал, падал, бегал, падал.

— А падал-то зачем?

— Ты смешной дедушка. Просто падал.

— Смешной, — согласился Лукаш. — И ты смешной.

— Ххаф, — сказал мальчик, и, вторя ему, высоко в липовой кроне шумно вздохнул ветер.

Липа качнулась, крупно задрожала тонкими обвисшими лапами — то ли танцуя, то ли смеясь. Целая туча мокрых листьев сорвалась с неё и, гонимая ветром, пронеслась куда-то мимо сидящих на скамейке старика и мальчика бесчисленной жёлтой стайкой.

На коленках у мальчика остался ещё один лист.

— А ты знаешь, Воронёнок, что есть такая примета: если, не касаясь земли, тебе вдруг в руки падает с дерева лист, ты можешь загадать желание? — усмехнулся Лукаш.

— Зачем? — удивился мальчик. — У меня и так всё получается. Иногда мне даже грустно от этого, но я же не буду хотеть, чтобы не получалось?

Он провёл ладошкой по лбу, убирая белокурую чёлку.

— Так уж и всё? — в свою очередь удивился старик.

— Я просто не хочу неправильного, — хитро прищурился малыш.

— Неправильного?

— Неправильного. Того, что мешает друг другу, что друг другу не подходит.

Какое-то время они так и сидели молча: старик, маленький мальчик и — высоко над ними, среди наполовину облетевших липовых ветвей — две вороны. Затем одна из ворон словно вспомнила что-то: забеспокоилась, завертелась, торопливо спустилась вниз, к мальчику, и многозначительно сказала:

— Кар!

— Ой! — засуетился малыш, поспешно слезая со скамейки. — Мне домой пора!

— Пора так пора, — развёл руками Лукаш. — Беги, Карел. Но не падай.