Реализм Эмиля Золя: «Ругон-Маккары» и проблемы реалистического искусства XIX в. во Франции

Машина в этой сцене действует, подобно характеру в драме, она играет свою роль. А роль ее такова: сильная, она борется со смертью. «Растерзанная, четвертованная», она пыталась держаться на расшатанном основании, «она шла, она вытягивала шатун, словно сгибала колено своей гигантской ноги, как будто старалась подняться; но то были предсмертные судороги — разбитую, поверженную, ее поглотила пропасть». Однако агония машины еще не означала конец катастрофы: «Шахта задумала выпить реку», затопив все горные выработки на долгие годы. На месте шахты Ворё раскинулась водная гладь, «подобно тем сказочным озерам, на дне которых спят проклятые города».

А в недрах земли завершалась человеческая драма. Стиснутые в узкой теснине враги — Этьен и Шаваль — «обдирали себе кулаки», угрожая один другому. И Этьен «скорее умер бы от истощения», чем попросил у Шаваля кусочек хлеба. Потом шли по галереям, спасаясь от наступавшей воды, которая доходила до горла; а потолок опускался, стены сдвигались… Видели Боевую — она мчалась бешеным галопом, «обдирая себе кожу, оставляя на обшивке клочья мяса»; потом застряла между глыбами камня и билась, вытянув окровавленную голову. Ничто не внушало Катрин «такого страха, как предсмертное ржание Боевой». Но среди этого господства смерти прозвучал неожиданно иной мотив. Катрин почти потеряла ощущение реальности, сумерки рассеялись, она вновь видела солнце, слышала пение птиц, чувствовала запах трав, смеялась спокойным смехом влюбленной. Всегда она мечтала остаться с Этьеном наедине. «Нужен был только счастливый случай. Правда?» Но это действительно единственный счастливый день Катрин Маэ. В «предельных глубинах страдания» у нее возникла иллюзия счастья. Другого ей жизнью не было дано. Драма Катрин Маэ стала частью большой социальной драмы.

* * *

В «Жерминале» (как и в нескольких других романах Золя) есть сцены, которые истолковываются как натуралистические; в ряде случаев с этим можно согласиться. Антихудожественные крайности натурализма проявляются в сцене расправы разъяренных женщин с Мегра, в нескольких бытовых эпизодах, рисующих жизнь в шахтерском поселке; натуралистические пятна встречаются в изображении драмы в затопленной шахте…

Говоря о тех страницах «Жерминаля», где сгущенный показ физиологических подробностей человеческой жизни не вызывается требованиями реалистической типизации, а немотивированное нагнетание ужасов заставляет вспомнить приемы реакционного романтизма, нередко называют и сцену смертельной схватки Этьена Лантье с Шавалем в недрах земли и рассказ о том, как старик Бессмертный задушил дочь Грегуаров — Сесиль[186]. Но вряд ли следует принимать однозначное решение, оценивая эти сцены: они далеко не равны по своему значению, по отношению к главной теме «Жерминаля».

В первом случае сам Золя дал повод вспомнить наиболее фатальные аспекты его концепции наследственности, объясняя унаследованными чертами Маккаров преступление Этьена Лантье, хотя сам же указал и другие предрасполагающие моменты. Этьена, изнемогшего от голода и отчаяния перед лицом почти неизбежной смерти, «охватила жажда убить» Шаваля; это была «непреодолимая, физическая потребность», она все возрастала «против его воли, под влиянием наследственной болезни». Обрушив на голову Шаваля тяжелую пластину сланца (пробудился «яд, дремавший в его крови, в его мозгу, в его мышцах, яд алкоголя, отравившего весь его род»), Этьен ужаснулся тому, что совершил. И все же «сердце у него билось от радости, от звериной радости утоленного наконец желания».

Поставив преступление Этьена в прямую связь с принципом неотвратимо сказывающейся наследственности, писатель как бы выключил из поля зрения им же самим собранные все другие мотивы, которые могли бы объяснить этот страшный взрыв. Мотивов было много; начиная с первых страниц романа и вплоть до минут, непосредственно предшествующих убийству Шаваля, психологически назревала эта жестокая развязка. Инстинктивная взаимная тяжелая неприязнь возникла сразу после появления Этьена в Ворё: он и Шаваль обменивались среди шуток такими взглядами, «словно готовы были уничтожить друг друга». Вражду Этьена, не находящую исхода, дошедшую до крайней точки, питало многое: соперничество из-за Катрин; предательство Шаваля, продавшегося за обещанное выгодное место, известившего жандармов о выступлении забастовщиков, сопровождавшего в шахту бельгийцев, нанятых Компанией, чтобы задушить забастовку; наконец, последняя грубая сцена, в которой сказалась вся низость натуры Шаваля, заявившего свои права на Катрин. А здесь, в расщелине затопляемой шахты «не было даже достаточно места, чтобы перед последним издыханием отойти подальше друг от друга…». Этьен набрасывался с кулаками на каменные глыбы, обступавшие со всех сторон, тщетно выстукивал сигнал шахтеров… «Вынужденное тесное соседство с Шавалем становилось все тягостнее… Смерть слишком медлила… Былая схватка возобновилась под землей, в которой им вскоре предстояло уснуть бок о бок последним оном».