Реализм Эмиля Золя: «Ругон-Маккары» и проблемы реалистического искусства XIX в. во Франции

В конце романа, в самые горькие часы своей жизни встретившись с прошлым, Жервеза вспомнила давнюю мечту. „Нет, в самом деле, любопытно, как все это сбылось!“. Последовательно, одна за другой, разбиты были ее надежды. „Быть может, кто-нибудь скажет, что она просила у неба блестящего общественного положения и тридцатитысячной ренты?“. Но какие-то силы помешали осуществиться самым скромным желаниям совсем не избалованного жизнью человека. Сейчас она голодала, спала в грязи, разучилась работать, „дочь ее пошла по рукам, муж бил ее походя“. Несправедливая жестокость судьбы Жервезы, дошедшей до последней степени падения, ощущается особенно остро на фоне многих страниц книги, где показана сохранившаяся, несмотря на ранний горький опыт жизни, прекрасная сердцевина ее натуры: душевная открытость, бесхитростность, доброта, ее трудолюбие. Ведь еще в начале романа она пыталась подбодрить Лантье, совсем не расположенного трудиться: „…в конце концов, если храбро приняться за дело, мы еще можем выкарабкаться… Надо работать, работать…“

Решившись после долгих колебаний выйти замуж за Купо, Жервеза принимает этот перелом в ее жизни с трогательной серьезностью и добросовестностью. Правда, после свадебных расходов им пришлось вступать в новую жизнь с капиталом всего в семь су („три большие монетки, по два су и маленькая в одно су“); и священник, недовольный скудной платой, соединял их, видимо, „в отсутствие господа бога“, в перерыве между двумя настоящими службами. Но зато невеста, готовясь к свадьбе, „сидела четыре ночи, штопая и починяя чулки и белье. Она не хотела оставить ни одной хотя бы самой маленькой дырочки“. На скромной свадьбе Жервезу переполняют неиспытанные ею чувства: „…в самом деле, лицо ее светилось тихой радостью“, Жервеза говорила негромким растроганным голосом, не вмешиваясь в споры: „Ах, я согласна на все…. мне хорошо, мне ничего больше не надо“. Всю грозу, закончившую свадебный вечер, „она просидела неподвижно, широко раскрытыми глазами глядя на молнии“, сосредоточенно пытаясь разглядеть в резких вспышках света какие-то важные предзнаменования для своей судьбы. „Я сделаю все, что в моих силах, — уверяла она матушку Купо. — Я так хочу быть счастливой“.

„Жервеза — самый привлекательный, самый нежный образ из всех, какие я создал“, — писал Золя.

Искренность, стойкость и терпение вносит она в свой маленький мир; готовясь слова стать матерью, трудится в прачечной и дома до последней минуты: „Ну что ж из того, что она рожает? Это еще не значит, что надо оставить Купо без обеда“. А через три дня после родов прачка снова „ворочала утюгом, обливаясь потом“, в заведении г-жи Фоконье. С великолепной беззаботностью, в которой сказывалась истинная щедрость сердца, Жервеза без колебаний отказалась от исполнения давнего желания: скопленные на аренду прачечной деньги истратила на лечение Купо, не позволив везти его после падения с крыши в больницу.

Если сердце у него „как будто оборвалось, то это глупости. Она поставит ему сердце на место. Она знает, что для этого нужно: заботливый уход, чистота и настоящая привязанность“.

Огромно расстояние, отделяющее эту самоотверженную женщину от опустившейся Жервезы, когда и „земля ее не принимала“. На первый взгляд ее образ может ассоциироваться с гонкуровской Жермини Ласерте — роль среды в судьбе той и другой героини велика. Эмиль Золя в превосходном анализе истории служанки из романа братьев Гонкур утверждал: „Поставьте Жермини в иное окружение, и она не погибнет“[152]; „вытащите ее из порочной среды, против которой восстает ее прирожденная деликатность, удовлетворите ее законные потребности — и Жермини останется честной женщиной“[153]. Все это могло бы быть отнесено и к Жервезе. Но по типу психики она далека от Героини Гонкуров, в которой Золя увидел главное: „Жермини изначально двойственна… Между такими двумя существами, воплощенными в одной и той же личности, неминуемо должна завязаться борьба; и какое из них одержит победу, зависит исключительно от жизненных обстоятельств, от среды“.

В Жервезе не было „двух существ“. Она — образ более целостный, чем Жермини. Но „одно“ ее существо обладало минимальной силой сопротивления. Вряд ли о ней можно сказать, как о гонкуровской Жермини: „барахталась, опускаясь на дно“. Путь Жервезы — это постепенное отмирание всех хороших начал, ибо так и не сбылась ее мечта — „жить среди честных людей“.

* * *