Реализм Эмиля Золя: «Ругон-Маккары» и проблемы реалистического искусства XIX в. во Франции

Но все эти мотивы как бы перечеркнул автор, восстанавливая нить, связывающую Этьена с ветвью Маккаров, отыскивая в нем проявление наследственных пороков и акцентируя физиологический момент («глаза его застилал какой-то красный туман, к горлу прилила кровь»), что упрощало психологическую характеристику героя. Натуралистическая тенденция, заметная в этой сцене, наиболее обнаженно сказалась в картине, в которой как бы сконцентрирован ужас происшедшего: вода, затопившая наклонный ход, вынесла брошенный туда труп Шаваля. Он подплывал к Этьену и Катрин снова и снова: «Какое-то течение пригоняло его… Шаваль не хотел уходить…»

Увлечение натуралистическими пятнами, столь очевидное в этом эпизоде, отводило Золя в сторону от реалистической типизации. Однако натуралистические мотивы не стали для писателя самоцелью в упомянутой выше сцене гибели Сесиль Грегуар от руки Бессмертного. Контекст этой сцены обширен и значение его велико. Несколько раз на протяжении романа Бессмертный показан в обстоятельствах, которые приоткрывают в нем чувства смутные, неосознанные, но не сводимые к привычной покорности.

На сходке забастовщики удивились, увидев, что на пень для ораторов поднимается дед Бессмертный. Оказывается, он шел за шахтерами на Девью поляну. И там поддался «внезапному приливу словоохотливости, порою с такой силой ворошившему в его душе прошлое, что он часами изливал свои воспоминания в бессвязных речах». Старик припоминал далекие, но для него не исчезнувшие в потоке времени истории: гибель родственников, раздавленных в шахте Ворё; болезнь жены, унесшую ее в могилу; другие стачки («сколько он их перевидал»); сходки — и здесь, на Девьей поляне, и там, в Угольной печи, и дальше, в Волчьей яме. «Мы тоже поднимали руки, клялись не спускаться в шахты… И я клялся, да еще как клялся…» Его слушали с чувством «какой-то тяжелой неловкости». Ведь все слова старика говорили о бессмысленности борьбы и сводились к одному: «не было и не будет никогда беднякам счастья».

Однако Бессмертный в толпе забастовщиков «с великим трудом дотащился» и до директорского дома: «неизвестно, что именно привело его сюда…». Но здесь этот человек, «спасший на своем веку от смерти немало товарищей, задыхаясь от рудничного газа, рискуя собственной жизнью», подчинился непреодолимому и как будто необъяснимому желанию. Сжимая пальцами горло Сесиль Грегуар, не успевшей войти в дом, он, казалось, «был поглощен далекими воспоминаниями». Словно пьяный от голода, отупевший от безысходной нужды, Бессмертный «сейчас вдруг сбросил узду полувекового смирения, хотя никто не мог бы сказать, какая давняя обида толкнула его на это».

И во время расстрела шахтеров «как вкопанный» стоял на краю плато дед Бессмертный: «опираясь одной рукой на палку, другую он приставил к глазам щитком, чтобы лучше видеть, как убивают его близких». Соседи потом нашли его на земле «с раздробленной в куски клюкой: он лежал, словно старое дерево, поваленное молнией». С тех пор старик не произнес ни слова: сидел неподвижно, разбитый болезнью, прикованный к стулу. Говорили, что при падении у него «что-то тронулось в голове…. может быть, он и совсем рехнулся, увидев, как солдаты стреляют в товарищей». Может быть… Запоздалый слабый луч сознания, только начавший пробиваться наружу, погас. Но, как бледный отблеск его, остался инстинкт: он мог искать выхода в каком-либо акте поведения.

Когда Грегуары, чтобы доказать «всю широту своего милосердия, желание все простить и все забыть», решили сами отвезти милостыню в шахтерский поселок, они увидели в доме Маэ пустоту: ни сосновой мебели, ни часов с кукушкой… Осталось только то, что не удалось продать: на голых стенах бумажные портреты императора и императрицы, благосклонно улыбавшихся розовыми губами. Новые башмаки, привезенные из Пиолены, казались совершенно лишними в этой комнате. Конечно, семья «отчасти заслужила» постигшие ее бедствия «своим отвратительным образом мыслей», — на этом добрый г-н Грегуар стоял твердо. «Отеческие чувства», которые он питал к углекопам, исчезли у него сразу же, как только зашла речь об угрозе собственности. На обеде у Энбо он утверждал, что «рабочие должны быть сущими разбойниками, чтобы отнять у нас хоть булавку». И убитый солдатами Маэ был в глазах Грегуара тоже «разбойником», которого «пришлось пристрелить, как волка». Но несчастья вдовы Маэ, вслед за смертью мужа потерявшей старшего сына и тщетно ждущей спасения дочери, замурованной в недрах шахты («не считая калеки деда и охромевшего от обвала ребенка, а также девочки, умершей от голода»), вызывали у Грегуаров сострадание к семье, о трагической судьбе которой говорила вся округа.