— Говорят, — продолжала фрау Эренбрайтштайн, — что когда прошлой зимой во время охоты на медведей барона сбросила лошадь и он сломал ногу и два ребра, то их никак не могли вправить, потому что он непрерывно корчился от хохота. Я же, по правде говоря, не вижу ничего веселого в переломах ног и ребер.
— И я тоже, — промолвил Ганс. — А ведь я знаю толк в хорошей шутке. Я вижу смешную сторону в очень многих вещах, но переломы, как мне представляется, способны вызвать скорее слезы, нежели улыбки.
Слух, дошедший до фрау Эренбрайтштайн, был верным: барон Гумпфельхиммель сломал ногу и два ребра — правда, охотясь на волков, а не на медведей. Когда личный врач императора, участвовавший в охоте, прибежал на место происшествия, он увидел, что барон катается по земле и хохочет.
— Какое счастье, что вы не пострадали! — воскликнул врач, склонившись над простертым телом. — Я боялся, что вы переломали все кости.
— Я переломал! — залился смехом барон. — Левая нога — ха-ха-ха! — просто жутко болит — хо-хо-хо! — и у меня такое впечатление, что либо сердце — хи-хи-хи! — либо ребра раздроблены на мелкие осколки.
Тут его охватил совершенно неуместный приступ веселья, из-за которого он минут пять или шесть не мог ничего сказать.
— Но я не вижу в этом ничего смешного, — недоумевал врач, слушая, как смех барона разносится эхом по всему лесу.
— В этом и нет ничего смешного — хо-хо-хо! — отвечал барон. — Черт бы вас побрал, — ха-ха-ха! — вы что, не видите, что я буквально помираю?
— Я вижу, что вы помираете от смеха, — отвечал врач, — Можно подумать, что вы читаете последний выпуск комического листка с отменными шутками. Над чем вы так смеетесь?
— Ах, если бы — ха-ха! — я з-з-знал это! — произнес барон, заикаясь от смеха и безуспешно пытаясь подавить его. — Мне вовсе не хо-хо-хочется смеяться, но я — ха-ха-ха! — ничего не могу поделать.
Барон опять закатился и не мог остановиться. Врач безуспешно пытался хоть как-то вправить сломанные кости — барон не желал или действительно был не в силах успокоиться. Когда со временем переломы все же зажили и барон смог ходить, прихрамывая, это тоже служило ему поводом для веселья, судя по тому, что барон неизменно улыбался всем встречным, а когда мэр города осмелился выразить барону свои соболезнования в связи со случившимся, тот расхохотался и послал мэра к черту.
Вспомнили в связи с этим тот случай, когда сгорел знаменитый замок фон Пепперпотцев. Слуга, прибежавший с этим известием в кабинет к барону, увидел, что тот работает за письменным столом.
— Барон! — закричал слуга. — В замке пожар! Огонь уже разрушил оружейную комнату и подбирается к банкетному залу.
Посмотрев на него, барон расплылся в улыбке:
— Мой замок горит?!
Он рассмеялся и, вскочив на ноги, побежал тушить огонь, проявив в этом деле беспримерную доблесть.
— Барон, вы, похоже, очень довольны всем этим, — сказал ему один из слуг, заметив, что тот смеется.
В ответ барон сбил его кулаком с ног, огрел по спине своим баронским жезлом и пробормотал про себя:
— Доволен! Ха-ха-ха! Кому может доставить удовольствие такое бедствие? Хе-хе-хе! Если бы эти остолопы — хо-хо-хо! — только знали!
Вот именно. Если бы они только знали! Но узнали они уже после того, как барон умер, не оставив наследников, ибо он так и не женился, и все его имущество, включая фамильные бумаги, перешло к государству. Тогда-то добропорядочным жителям Шнитцельхаммерштайна-на-Зугвице и стала известна тайна баронского смеха, а через них она дошла и до меня. Сам Ганс Памперникель поведал мне эту историю, а поскольку он добился высокого поста мэра Шнитцельхаммерштайна-на-Зугвице, который мог быть предоставлен лишь человеку истинных достоинств и немалых заслуг, у меня нет никаких оснований сомневаться в ее абсолютной достоверности.