Реальность 7.11 (СИ)

Конечно, это не по-геройски прозвучало, но я и правда не знал, что делать с этим существом, стоявшим напротив. А пугал он меня до одури.

— Да, после этого вы сможете уйти, — издевательски проскрипел он. Я готов был броситься за Протагонистом, но что-то удерживало меня на месте.

— А Рем?

Режущие звуки его смеха заставили меня попятиться.

— Об этом забудь. Он с тобой уже попрощался. Но ты ещё можешь спасти ога… и себя.

Он качнулся в мою сторону, и это было как оживший кошмар. Мысль о том, что эта тварь может меня коснуться, заставила меня выскочить в коридор. Я вмазался плечом в стену, споткнулся обо что-то в полумраке, упал на четвереньки. И задышал часто-часто, стараясь побороть накатившую слабость. Из гостиной выпорхнуло эхо напутственной фразы: «Я жду-у…» Что-то зашуршало и задвигалось между мной и шершавым боком стены. Замирая от ужаса, я скосил глаза, но это был всего лишь Афидман. Он, видно, переполз из кухни поближе к комнате и сидел в проходе, из последних сил дожидаясь меня. В эту опустошающую минуту я потянулся к нему, как к единственному утешению. Прижал его к себе крепко-крепко, лицом уткнувшись в нагрудный карман собственной куртки. Она была запачкана пылью этого места. И под этой пылью, под тканью, пропитанной знакомым запахом общаги, трепетало сердце ога. Я прислушивался к его слабым ударам и чувствовал на щеках горячие мокрые дорожки, а больше ничего не хотел чувствовать. Я оказался в полном одиночестве и не знал, как поступить. Всё это было гениально предугадано Эдвардом, но его поучения оказались простым сотрясением воздуха, и никакой опоры, никакого второго дна в них не было. Одна шелуха. И я мысленно твердил в полном отчаянии: «Я так больше не могу; помоги мне, пожалуйста; я не знаю, что делать; я ничего не умею; мне страшно, я больше не выдержу…» Потом весь мир повернулся как-то иначе, встал под другим углом, и я перестал чувствовать ога. Я стал набором действий, которые следовало совершить. И вовремя, потому что длинная тень закрыла убогое освещение; я поднял глаза и увидел над собой фигуру Рема. Хотя это был уже не Рем, конечно. Он держал шарик на раскрытой ладони и был начеку — хорошо ко всему приготовился, но я знал, что он замешкается, когда ударил его по руке. Тело Серебрякова всё-таки было ему чужое, и у меня в запасе оказалось несколько секунд. Я выстрелил в упавшую бусину — промазал, конечно, но, главное, это переключило его внимание. Он взвизгнул по-звериному, когда шарик покатился прочь, затем прозвучал мой выстрел, пуля со свистом срикошетила куда-то вбок. А следующую я послал ему в голову. Он рухнул ниц, даже с развороченным виском постарался упасть так, чтобы накрыть бусину собой, но я продолжал стрелять в упор, снова, снова и снова. Глаза застилала какая-то тёмная пелена, но я точно знал, куда следует бить, и отсчитывал выстрелы по коротким вспышкам, озарявшим мою слепоту. Потом вспышки прекратились, и я разглядел неподвижное тело, парящее в мутных серых разводах. И понял, что я — тоже тело, дрожащее и мокрое, с четырьмя непослушными конечностями. Во мне ещё жила навязанная извне потребность отыскать бусину, но когда я дотянулся до трупа, меня вырвало прямо на него. И я больше не смог до него дотронуться. Всё, на что меня хватило, — это побыстрее убраться с того этажа.

Совсем не помню, как я спускался по лестнице, волоча за собой ога. И как я вошёл в свою бывшую квартиру — тоже. Но я увидел пустую и даже как будто чистую дорожку линолеума, на которую слева падал большой и яркий прямоугольник света, и бессознательно потянулся к нему. Комната, куда я попал, была невелика и забита мебелью; большую часть пространства занимала кровать, стоящая поперёк прохода и покрытая рыжим плешивым ковром, на который я и повалился. И был блаженный промежуток беспамятства, на протяжении которого я не думал, не боялся и не печалился; только следил, как ползёт по закрытым векам тёплый солнечный луч. Свет был мягким и лёгким, но, соскальзывая ниже, к месту, где моя щека смыкалась с жёсткой щетиной ковра, медленно переключался с прозрачно-жёлтого на густо-пурпурный. Я ещё лежал на боку, неподвижно, как спящий, однако тяжесть, хлынувшая в мои руки и ноги, вернула мне привычные ощущения. А вслед за переменой освещения и тяжестью пришли голоса.