Мы с родителями жили в этом самом городе. Отсц рао~отал в крупной компании, а Мама в торговом центре. Я любил заходить к • ей па работу. Особенно мне нравились служебные помещения, куда не пускали простых покупателей. Таинственные лабиринты, полные сокровищ и вкусных запа-хов. Пещеры Али-Бабы. Таким он мнс тогда казался.
Недавно я снова его посетил. Купол давно рухнул, только ржавые колон-ны торчат из заросших ясенем обломков.
В тот день Отец почувствовал недомогание первым. Он с трудом встал с постели. Кое-как добрался до ванной. Пришлось звонить на работу, про-сить выходной. Оператор скорой помощи ответил только после пятого звонка и сразу предупредил: ждите, вызовов слишком много.
Мама собрала меня в школу, но позвонил учитель и сообщил: занятия отменены, объявлен карантин. Пришлось остаться дома и мне.
Когда Мама закрыла за собой дверь, я еще не знал, что вижу ее в пос-ледний раз.
Я так и не смог похоронить родителей. Не смог даже отыскать свой дом. Слишком сильно время поработало над покинутым городом.
Там, на другой стороне улицы, шесть курганов. Многоместные моги-лы. В меру сил я наполнял их. И надеялся, что хоть этим отдам послед-ний долг Маме с Папой. Пусть и через двадцать лет. Как узнать их кос-ти среди остальных? Слишком их много. Выбеленные временем, растас-канные падальщиками.
За курганами у стены три заросших травой холмика. Над ними в бе-тоне выдолблены номера. Первый, Второй и Третий. Последний я насы-пал своими руками. Шесть лет назад. Тогда же отказался от своего име-ни и стал Четвертым.
Только нам, носителям старого яда, положены отдельные апартаменты и при жизни, и после смерти. Надеюсь, что тоже удостоюсь этой чести.
Карандаш скрипит и ломается. Проклятье! От удара по столу дере-вянная палочка раскалывается надвое. Отлично! Теперь придется зата-чивать новую, тратить драгоценное время. Старинные часы на стене по капле отнимают у меня оставшиеся до рассвета мгновения. Под конец их всегда не хватает.
Нужно успокоиться, собрать мысли.
Мой гость лет на пятнадцать моложе меня. Он не знает, каким был этот город раньше. Каким был этот мир двадцать лет назад, за мгновение до гибели.
Ненависть явилась причиной, ненависть была орудием, ненависть была мерилом виновности и приговором.
Все ждали очередной войны. Политики отчаянно спорили, военные бря-цали оружием, журналисты комментировали.
Сначала никто не понял, что произошло. Одни почувствовал лишь не-домогание, другим стало плохо. Кто-то упал на улице от инсульта. Что в этом странного?
Если бы не количество этих случаев.
Потом люди начали умирать. Повсюду, от полюса до полюса. Медики не могли определить причин. Мир охватила паника. Кто-то кричал об эпидемии, кто-то о теракте. И чем сильнее кипели страсти, тем больше было смертей.
Наконец заметили: первыми пострадали политики и телеведущие, артисты и музыканты, миллионеры и администраторы, менеджеры и юристы. Те, кто был на виду. Общественный транспорт превратился в коллективные катафалки. Смерть теперь царила там, где скапливался народ.
Все это я узнал позже. В то утро я стоял у окна, провожал Маму, видел, как она села в троллейбус. Что с ней случилось, я уже никогда не узнаю.
Отец лежал на диване, укрывшись пледом до подбородка. Смотрел но-вости. И вдруг приподнялся, впился взглядом в телевизор.
«…мы не знаем, кто записал этот ролик, изображение обработано компь-ютером». – Предупредил ведущий.
На экране появился человек. Полный, лысоватый, в сером поношенном пиджаке. И электронной маске.
Я сразу понял, что это маска. Слишком обыкновенным было его лицо. Средним в буквальном смысле слова. Абсолютно правильным, незапоми-нающимся, неестественным. Такие портреты мне попадались в одной книге. Их создавали этнографы, как образец типичной внешности какой-нибудь народности.
Человек сидел за лабораторным столом, с пробиркой в руке.
«Смотрите, – он поднял стеклянный цилиндрик, поднес к телекамере, это простая вода. Обычная вода. Но она – жизнь всего живого. Вода – па-мять планеты. Она хранит в себе все ваши эмоции, ваши боли и радости.
Жаль, эта память нестойка. Но есть способ усилить ее, закрепить».
Он не просто говорил, он вещал. Читал проповедь. Последний пророк старого мира с пламенным мечом в руке.
«Человек переступил черту, за которой безумие единиц становится смертью для всего живого.
Вы не хотите этого понять. Не хотите меняться. Теперь придется.
Нужно отсечь загнившую часть, чтобы открыть человечеству путь в будущее.
Только как это сделать?
Что выбрать показателем нравственности? Мерой виновности? Со-весть? Страх? Нет! Человек давно научился договариваться со своей со-вестью, привык к страху, продал любовь. Закон и справедливость разош-лись. В тюрьмах сидят невиновные, а душегубы наслаждаются жизнью. По-вязка фемиды продана с аукциона.
Но универсальный критерий есть!
Вас убьет чужая ненависть! Можно договориться со своей совестью, но с чужой никогда».
Человек в электронной маске поднялся из-за стола, и изображение изме-нилось. Теперь он стоял на берегу моря. Волны накатывались на пляж, об-нимая подошвы его ботинок.