Реальность и мечта

Вообще, если задуматься: что делает короля королем? Мас-са- свидетельств в истории тому, что король даже по наследственному праву далеко не всегда король в жизни. И его королевское облачение, его бармы, его скипетр и держава, его трон еще не делают его королем. Все это внешняя мишура, образующая некий панцирь, непроницаемую скорлупу и маску, способную отвести пытливый взгляд от истинного лица. Прячет короля и его окружение: глашатаи, герольды, думные дьяки и прочие «средства массовой информации» — от них идут волны величальной молвы, твердящей о божественности правителя. А внутри под этим бывает просто гниль. Поэтому для актера, пытающегося постичь нутро — человеческую суть короля-императора-вождя, важно как бы «пробиться к нему в спальню», увидеть его «голым».

Мудра сказка Андерсена о голом короле, о его «новом наряде» и о простодушном мальчишке, крикнувшем людям, что король-то голый! Эта притча будто о нас, актерах, о нашей сверхзадаче: простодушно показывать зрителям со сцены, каковы они — короли, под своими одеждами и масками.

А властители давят на актера своей властью, демонстративным величием и звездной недосягаемостью. Как же их играть? И тут задумаешься: а чего больше в работе артиста — художественного чутья или исторической грамотности, политического анализа, размышлений, основанных на собственных общественных приоритетах? Однозначного ответа нет, зато в каждой хорошо исполненной роли есть доля творческого расчета, интуиции, психологического анализа личности, которую примеряешь на себя, и профессиональной тактики, чтобы не выдохнуться на пути от репетиции к спектаклю. Но для меня в основе всей работы над характером того или иного властителя всегда лежит еще и моя общественно-политическая позиция. В этом, пожалуй, есть особая прелесть моей странной профессии — через роль актер может выразить больше, чем объяснить на митинге, в газетной статье или в официальном докладе. Тем более что художественное воздействие несмываемо. Газету бросишь и забудешь, а творческое открытие, прикосновение к нему оставляют в душе след на всю жизнь. И в этом смысле театр — сила удивительная, а на актере из-за этого лежит огромная ответственность.

Среди тех ролей, которые требуют от артиста полной, без остатка самоотдачи, я непременно назову Ричарда III.

«Ричард III» — это высочайшая вершина в великолепном шекспировском наследии, и для ее покорения нужны изрядные силы и средства. Но, несмотря на заведомые трудности, она влечет к себе и тянет, как настоящие горные высоты.

Кто из актеров с замиранием сердца не мечтал сыграть столь блистательного мерзавца и злодея? Эта роль — обширный полигон для неожиданных решений, находок, потрясающих сцен, ярких монологов! В этом герое сосредоточены поразительные контрасты уродства и силы, ничтожества и мощи. Тут есть что сыграть! Тут есть ради чего играть! Одно слово — гастрольная роль, из репертуара многих знаменитых трагиков. А я, если говорить откровенно, и не помышлял о Ричарде III. Для него я слишком русский, простой, не героический и не трагичный. Мне были непонятны и страшны такие натуры, а на одном перевоплощении подобную роль не сыграешь. Она играется не лицедейством, а всем существом, всем сердцем. В нее надо вложить весь опыт, все прожитое и нажитое.

Кто-то хорошо сформулировал, что качество работы художника зависит от количества прошлого опыта. Без его изрядного накопления нельзя играть в трагедиях Шекспира. Верно отметил, кажется, Росси: «Беда в том, что, как играть Ромео, познаешь в семьдесят, а играть надо его в семнадцать». Прожив жизнь в театре, я тоже согласился с этой бесспорной, но горькой и, я бы сказал, несправедливой по отношению к актеру истиной, хотя порой даже нескольких десятилетий не хватает, чтобы понять роль.

В шестидесятые годы прошлого века Михаил Федорович Астангов, затевая постановку «Ричарда III», пригласил меня быть сорежиссером и вторым исполнителем. Но тогда я едва ли мог войти в спектакль со своей трактовкой роли и своим видением постановки. Хотя бы потому, что Астангов совсем иначе понимал характер Ричарда. Так как он был актером романтическим, приподнятым, то и играл бы Ричарда как демоническую, сатанинскую личность. Приблизительно так он много лет показывал в концертах сцену с леди Анной. Это было его поле. Здесь он был неподражаем, убедителен, бесконечно театрален и интересен. А я бы подчинился творческому диктату Михаила Федоровича, но едва ли достиг бы большего, чем более или менее удачное копирование.

Вообще роли, подобные Ричарду, должен репетировать либо один актер, либо два очень равных по творческим силам. При этом режиссеру следует трезво учитывать не только интересы спектакля, но также интересы обоих исполнителей, а это большей частью не получается.