Реальность сердца

— Я попробовал с ним договориться. Он не стал слушать. Я не знал, что он… способен на такие вещи, пока не обнаружил себя за столом, выписывающим приказ об его освобождении. Дальнейшее… — гость прикрыл ладонями лицо, и Кларисса недоверчиво уставилась на него, поигрывая кофейником. Что за драма, разыгранная дурным актером?! — Я повел себя весьма постыдным образом. Мне показалось, что именно так он когда-то поступил и с моей сестрой, и с целым рядом других людей — глупость, конечно, но тогда я был уверен, что все сходится… Я приказал пытать его. Потом… потом мне было слишком сложно заставить себя думать о происшедшем.

Мне следовало приказать позаботиться о его здоровье так, как положено, но только вспоминая об этом… идиоте, я хотел его попросту убить. Целую седмицу, проклятье… Я совершил то, на что не имел права, я рискнул жизнью ценного заложника, и только потому, что позволил себе примешать чувства к… к делу… Мать, Воин и прочие боги, сущие на свете!.. Кларисса едва не выронила свое орудие допроса. Он не врал, не притворялся, это было отчетливо ясно, и от этой ясности хотелось закричать. Взрослый человек, которого большинство считало невероятным злодеем и расчетливым подлецом, закрывал лицо мелко дрожащими ладонями — словно новобранец, впервые убивший врага, словно ребенок, первый раз увидевший публичную казнь…

— Вам до того приходилось делать что-то подобное? — женщина осторожно отвела его ладони от лица, но напрасно — глаза были прикрыты.

— Нет. И если бы не моя глупость… многократная. Я только потом понял, что испугал его. Он мне, собственно, ответил на вопрос, как ухитрился пропустить подготовку к хлебному бунту. И обозначил свое отношение к этому бруленскому юноше. Я слишком явно удивился…

— Довольно, — госпожа Эйма топнула ногой. — Вы… вы просто невероятный какой-то человек! А с Араоном и Фелидой? Спрашивать об этом было — словно лезть острым инструментом в рану, но иначе было нельзя.

— Еще два моих постыдных и непростительных поступка, — Скоринг поднял голову и наконец-то взглянул Клариссе в лицо. Кажется, «непростительный» нужно было понимать буквально: то, чему нет и не может быть прощения, и даже прости Араон — бывший регент сам себя не простит. За это и за все прочее. — Из-за того, как я вел себя с Араоном, погибла герцогиня Алларэ — я своими руками подтолкнул его, но понял это только потом. С Фелидой я поступил слишком сурово, мне нужно было, чтобы она в неподходящий момент не начала упрямиться… Великолепно, просто великолепно! Прямо-таки мирское воплощение Противостоящего!..

— Вы заставляете меня думать, что просто упиваетесь своими грехами, — Кларисса вдруг разозлилась.

— Я делал то, что хотел, прекрасно понимая, кому и сколько будет стоить удовлетворение моих желаний.

— Думаете, хоть кому-то легче от того, что вы не стремитесь оправдываться за то, что натворили? От вашего самобичевания и упоения своей невероятной подлостью ничего не исправится! Если вы надеетесь так же обойтись с господином регентом, совершить очередную ошибку и скорбно признать ее, лучше убирайтесь, пока я не позвала стражу!

— Госпожа моя, помилуйте!.. О чем вы говорите? Я просто честен перед собой и вами! Какой дурак, какой невероятный дурак!.. Сколько лет он занимался только тем, что предотвращал беды, которые могли прийти извне мира — из-за богов и претендующих на небесные троны существ; изнутри — от его ополоумевшего отца, который перевернул все с ног на голову. Покойный казначей из всего, что узнал, захотел понять лишь одно: есть способ стать правителем даже не Собраны, а всего мира… Дурость эта была женщине подозрительно знакома — герцог Гоэллон год за годом так же закрывал собой и страну, и династию, глава которой под конец дошел до того, что решился отправить его на заведомую смерть. До чего ж они были похожи — не в мелочах, в главном: в привычке называть действиями к своему удовольствию все то, что делалось дорогой ценой, и платили ее оба — собой.

— От вашей честности плакать хочется. Ладно, не мне вас судить, — вздохнула Кларисса. — С чего вы решили, что должны вмешиваться сейчас?

— Я знаю, куда отправился герцог Гоэллон и знаю, что он задумал.

— От этого вашего будущего бога?

— Да! — Скоринг вскинул голову, на щеках проступил румянец. — Герцог задумал очень сложную вещь, сложную вообще, а сейчас — просто невыполнимую. Он понял, как избавиться от проклятья, но то, что он придумал, нужно было делать раньше. Сегодня это приведет к катастрофе…

— Герцогу Гоэллону неоднократно удавалось исполнить то, что всем казалось невыполнимым, — А ты сам, разве ты задумал что-то простое и ясное? Всего-то заменить одних богов на другого и попутно избавиться от четвертого, который уничтожит все живое, как и рассказывала Церковь.