Реальность сердца

Гильом Аэллас взглянул на календарь — шестой день пятой седмицы девятины Святого Иораса, дарователя чуда времени. Точнее, уже полчаса как седьмой, праздничный. Господин казначей сильно сомневался, что отныне имеет смысл по праздникам посещать храмы Сотворивших, но подозрениями своими делиться с окружающими не спешил. Только с немногими — королем, герцогом Алларэ, с господином начальником королевской тайной службы и остальными соратниками по «малому королевскому совету», который стал большим королевским советом. На широкой столешнице из мореного дуба перед Гильомом лежала пресловутая черная тетрадь. Открыта она была на последней странице. Слева бумага, справа — гибкая обложка из неведомого материала, оказавшегося весьма практичным. Как казначей ни старался, но некоторые неприятности на долю тетради выпали. Ее передавали из рук в руки, и каждый второй норовил поскрести обложку ногтем, спасибо еще, что на зуб не пробовали; ее роняли, а господин Алларэ ухитрился пролить немного вина. Черный материал, и гладкий, и шероховатый на ощупь, выдержал все. Только самую малость потускнел и слегка поцарапался. Невесомая бумага же уцелела полностью.

Господина казначея очень интересовало, чем же герцог Скоринг делал записи, уж явно не пером и не кистью. Вроде бы чернилами, но даже лучшие чернила пропитывали слишком тонкую бумагу и оставляли безобразные отпечатки на следующих листах. Страница была исписана крупным твердым почерком военного или купца, без свойственных благородным господам изящных завитушек и прочих каллиграфических изысков. Словно приказ полковника армии Собраны; собственно, в таковом чине герцог Скоринг и вышел в отставку. Записи заканчивались на середине. Последняя фраза вызвала у Гильома тяжкий вздох, уже третий по счету: «Дальше соображайте сами!». Ни даты, ни подписи, ни приложенной печати. Просто крупные чуть кривоватые буквы с размашистым таким, выразительным восклицательным знаком. Соображалось, к крайнему стыду господина казначея, очень плохо. Очень, очень плохо. То ли вводить пенсии для всех, достигших шестидесятилетия. То ли, для начала, только для вдов и сирот. Состояние казны позволяло и первую, весьма радикальную меру, но Гильом боялся ошибиться. Не ляжет ли бремя выплат непомерным грузом на казну? Один раз пообещав беднякам подобное, уже не возьмешь свои слова обратно — подобные щедроты как пирожок. Съесть-то его можно, а вот обратно уже не получишь. Пирожок. Получишь только нечто весьма непотребное. Слишком уж баловать народ нельзя — так и работать не захотят, копить на сытную старость, будут надеяться на вспомоществование от короля. Но, как и предсказывал молоденький врач-владетель, цеха разорялись на глазах. Вдовы мастеров, которые раньше могли продать в рассрочку членство в цеху подмастерью и получить пожизненное содержание, начинали бедствовать и жаловаться. Пока что тихо. Завтра — могут и громко. Герцог Скоринг, на пару с покойным батюшкой, не в ночи будь помянут, разбаловали столицу и научили ее бунтовать… Герцог Скоринг — где он теперь? Помолиться ему — или все же помолиться за упокой его души, за избавление от посмертных мук? Гильом щелкнул пальцем по последней издевательской строке и нехорошо выругался. Пропавший из тюремной камеры бывший регент причинил своим исчезновением немало бед. Пришлось учреждать королевскую опеку над Скорой: от всего рода осталась девица Фелида. Господин казначей вспомнил устроившую весь переполох рыжую красотку и покачал головой. Забирать из тайной службы Фелиду пришлось ему: и король высказал желание с ней побеседовать, и тайная служба стенала, что у них не постоялый двор, и девицам из Старшего Рода никак невместно ночевать в кабинете главы тайной службы. Даже в его отсутствие. Скорийка, которой Аэллас кратко пересказал что вышло из ее жалобы, с трудом удерживала слезы, краснела, бледнела и отчаянно дрожала под маской удовлетворенной мстительности. Дослушав до конца — роль Реми и палача в исчезновении ее старшего родича Гильом, разумеется, опустил, — она бесформенным кулем осела на стул и даже дрожать перестала. Только косилась на слегка облупленный потолок кабинета, словно ожидала оттуда удара молнии. Вернуться к Клариссе она отказалась наотрез.

— Госпожа Эйма меня убьет, — промокая платочком глаза, сказала Фелида.