Реальный репортер. Почему нас этому не учат на журфаке?!

Самый ужасный месяц для России не август. Гораздо более мерзкий месяц сентябрь. В августе кровь просто льется. Каширка, Печатники, «Курск», «Норд-Ост», Беслан. В сентябре ей назначают цену. Страх и ужас забыты, началась торговля. Каждый старается интерпретировать кровь в свою пользу. Между тем смысл крови лишь в том, что на нее нельзя ничего купить. Ею только расплачиваются. Если кровь пролилась, значит, мы уже задолжали. Пытаясь сделать Беслан очередным товаром, мы лишь снова загоняем себя в долги, за которые расплатимся в следующем августе. Дай бог, чтобы не раньше.

Шестое сентября

По дороге из Беслана в аэропорт Минвод нас с фотографом Володей Суворовым пробило на ржачку. Мы то и дело смеялись, а водитель-осетин все больше свирепел. После санитарной остановки у кустика Володя вдруг подумал вслух: «Интересно, а как ходят в туалет космонавты в условиях невесомости?» Этого оказалось достаточно, чтобы мы бились в конвульсиях еще минут сорок. Таксист реально испугался за наше психическое здоровье. Я сначала тоже подумал: «Что это со мной?», а потом вспомнил «Курск» и успокоился. Когда мы три года назад были в гарнизоне Видяево, многие родственники погибших тоже смеялись. Психологи мне потом объяснили, что это нормальное явление. Эмоциональная разгрузка. Пройдет.

Уже в Москве мне еще несколько дней после Беслана снились смешные сны. Просыпаюсь от собственного смеха и не помню, над чем хохотал. А когда знакомые просили рассказать, что я вообще видел в Беслане, то вдруг понимал, что очень многое уже забыл. Остались лишь какие-то обрывки впечатлений – разрозненные, но достоверные. Вообще, смех и склероз – главное, что помогает справиться с ужасом. Защитная функция организма. Я, кажется, понял, почему ветераны не любят рассказывать о войне. Они просто ничего не помнят.

Пятое сентября

Первые похороны. Из любой точки города виден хотя бы один гроб. Беслан – хоть и город, но традиции здесь сохранились горские. По традициям, когда в доме появляется покойник, родственники распахивают ворота, выставляют перед домом гроб с телом, садятся возле него и принимают соболезнования. Мужчины молчат, женщины кричат, бьют себя по коленям и реально рвут на себе волосы. Осетинкам из мусульманских семей немного легче: они кричат один день. Христианки – три. Мать учительницы осетинского языка Алены Зуцевой Наташа не отходит от гроба дочери уже два дня и впереди еще целые сутки. «Не ест, не разговаривает, только кричит и воду пьет, – говорит про нее соседка Вера Цоколаева. – Я боюсь за нее».

Наташа вдруг резко замолкает, отрывается от гроба и, ни слова не говоря, уходит. Она как зомби идет по улице, заходит в одни открытые ворота. Минут через пять выходит и скрывается за следующими открытыми воротами. И так несколько часов подряд. Потом возвращается, садится у гроба и опять начинает кричать. Родственники погибших отрываются от собственных мертвых только для того, чтобы выразить соболезнование таким же, как они. Открытых ворот в городе сотни, но люди ходить не устают. Такое ощущение, что они делают это на автомате. Традиции сильнее людей. И даже сильнее горя.

В час дня весь город, не сговариваясь, начинает возле гробов траурные речи. Говорят на осетинском. Потом поднимают гробы и начинают движение в сторону кладбища. Так же, не сговариваясь. Вместе выходят на главную улицу города. Ощущение такое, что у всех жителей Беслана радиопередатчики, которые позволяют координировать свои действия. На самом деле, просто испокон веков здесь хоронили с часу до двух. Похоронная процессия длиной в несколько километров парализует движение на федеральной трассе Москва – Владикавказ. Тут же выстраивается огромная пробка, но обогнать людей с гробами никто не пытается. Встречные машины останавливаются, из них выходят люди, снимают кепки и стоят с непокрытой головой, пока мимо не понесут последний гроб. Поражает всеобщность этих действий. Ни один не обогнал, ни один не проехал мимо, ни один не отсиделся в кабине. Все слепо исполняют какую-то единую волю.

Эту единую волю помню еще утром, в здании школы. Там я увидел оставшиеся от бандитов доллары. Первая подлая реакция – подобрать. Вдруг понимаю: если бы наклонился, разогнуться мне уже не дали бы – может, и не убили бы, но покалечили. Доллары здесь никто не берет. Омерзение перед этими купюрами какое-то вселенское. Преодолеть его пришлось лишь работникам прокуратуры, которые забрали купюры на экспертизу. У них работа такая.