Реанимация

— В море выходим — чаще Новый год бывает... А офицеры у нас заведования свои подготовить не могут, должно... — басил рассерженно старпом. — Начальник химической службы, как святой Евлампий, вокруг своей К-3 порхает! Дел — невзакавыку! Доктор идиоматику втюхивает... Ну-у, придём в базу... Я вам устрою праздник папуасов! — он зло отхлебнул чай и опять обратился к доктору. — Глушенков, а когда же Вы, наконец, свой склеп в порядок приведёте? Благодаря Вам за задачу трояк влепили...

— Нет же белой краски у боцмана, товарищ капитан второго ранга! — спокойно, но с толикой иронии ответил доктор.

— У боцмана её, может, и никогда не будет, так как её и в тылу нет... Но вы же офицер? Или кто? Вот и купите. Деньги-то вам пока платят? Я не знаю, как там Кивко, но ведь в Вашей амбулатории — глист повесится!

Сидевший рядом со старпомом замполит как-то с ужасом посмотрел на свой недоеденный омлет. Ну, не везёт замполиту с приёмом пищи. Брезглив, однако!

— В общем, так, старший лейтенант медицинской службы. По приходу в базу сход я Вам запрещаю! Пока не приведёте свой «склеп» амбулаторию... в надлежащий вид. Вы поняли?!

— Есть, — коротко ответил доктор, выразительно и красиво помешивая чай в стакане нержавеющей ложечкой.

На этом раздача слонов и вопли в эфире были закончены. Завтрак проходил в дружественной и доброжелательной обстановке. На «свежем воздухе».

Через два часа лодка дала дифферент на нос и ушла на глубину.

Состояние матроса Кивко было нормальным. Он даже самостоятельно, но под наблюдением врача, дошёл до гальюна, так как справлять свои нужды в амбулатории напрочь отказался.

Глушенков доложил командиру, что кризис миновал, но радоваться было ещё рано. По приходу в базу моряка необходимо было положить в стационар для взятия и исследования анализов. Командир пообещал вызвать «карету» скорой госпитальной помощи на подходе.

Замполита больше интересовал вопрос «национального воскрешения на ниве языка и песен», вскользь оброненный доктором. «Это же целая тема доклада в на ладан дышащий политотдел, — строил планы замполит. — Жива, жива коммунистическая идея! И рано нас списывать на воспитательную работу... Рано, демократы, рано! — замполит сидел в своей каюте и прокручивал на магнитофоне все имеющиеся кассеты. — Ни одной песни на украинском... Ни одной! Хоть тресни! И у экипажных меломанов их тоже нет. Металлисты свободной демократии, — зло думал зам. — Распустились! Запад вам в уши-то насвистит! Ох, насвистит! — и тут его осенило. — Рядчик! Рядчик Станислав Сергеевич! Командир первого дивизиона, „золотой голос“ экипажа. Ему по жизни надо бы в Ла-Скала петь, а жить в Венеции, а он — катушка магнитофонная — в подводники подался. Попа в масле, член в тавоте — но зато в подводном флоте! — мысленно прихлопывал и притопывал замполит. — Он и споёт! И не хуже „чёрных дыр“ эстрады споёт! Хоть на украинском, хоть на итальянском...»

Обуреваемый идеей «вокалолечения с этническим флёром», замполит пошёл к доктору.

Старший лейтенант все выслушал молча и не возражал. «Устраивай, устраивай концерт, — с усмешкой думал врач. — Вам, дуремарам, больше и заняться нечем... По специальности вы — скоморохи, а по должности — руки-ноги-разводители. Эх, на ваше бы место — психологов, если по уму... Но где ум-то — в нашей расейской чехарде. Не-ту-ти!»

К вечеру всё было готово. Культурная программа состояла из двух частей: в первой части — художественная самодеятельность экипажа, во второй — просмотр художественного фильма.

Номера художественной самодеятельности были даны на откуп командирам боевых частей. Те, в свою очередь, были предупреждены об их украинской направленности.

Перед началом концерта Кивко опять облепили датчиками, заботливо привязав руки к трубам кровати.

И... началось!

Выступления «отсечнорощенных» артистов передавали по трансляции на все отсеки.

Но ожидаемого эффекта замполит так и не получил. Знающих украинские песни в экипаже не нашлось, а пять человек, владеющие языком, оказались «непрофпригодными» даже для самодеятельного почина.

«Золотой пилюлей» для замполита, конечно же, стало выступление комдива раз Рядчика. Но и тут пресловутая национальная идея дала трещину.

Карие очи, чорные брови,
Вы тэмны, як ничка,
Ясны, як дэнь ...

...и слушатели затихли... Околдованные голосом, песенностью стиха и ещё Бог весть чем... когда слушаешь истинное дарование.

Усталые, не выспавшиеся, пребывающие постоянно на краю транса ответственности, подводники чувствовали, как разворачивало и вытряхивало их души. Как там, в их закоулках, воссиял и разливался упоительный свет, свет мастера-искусника...

Ой, очи, очи! Очи — дэвочи!
Гдэ вы навчилысь зводыть людэй?! ...

... струилась песня.

Когда певец умолк, ещё минуту стояла тишина, а потом всё взорвалось от оваций.

Моряки в отсеках неистово и искренне аплодировали, стоящие на вахте в других отсеках кричали «Бис!» и «Браво!» и просили петь ещё.

«Каштан» разрывало от восторгов.