Ребекка

— Вы обладаете качествами, которые не менее важны, даже куда важнее, если хотите. Возможно, с моей стороны большая смелость так говорить, я не так уж хорошо вас знаю. Я холостяк и не очень разбираюсь в женщинах. Я веду тихую, спокойную жизнь здесь, в Мэндерли, как вы и сами знаете, но я считаю, что доброта и искренность и, если мне будет позволено так сказать, скромность значат куда больше для мужчины, для мужа, чем все остроумие и вся красота на свете.

Он казался очень взволнованным и снова высморкал нос. Я видела, что вывела его из душевного равновесия куда сильнее, чем самое себя, и это успокоило меня и вселило чувство превосходства. Я не понимала, почему он так волнуется. В конце концов, я не сказала ему ничего особенного. Я лишь призналась в мучившей меня неуверенности из-за того, что я была преемницей Ребекки. У нее, конечно же, были и те качества, которые он приписал мне. Она должна была быть доброй и искренней, ведь у нее было столько друзей, она была так безгранично популярна. Я не совсем понимала, что он вкладывает в слово «скромность». Я никогда не понимала толком его значения. Всегда думала, что оно как-то связано с тем, что тебе неприятно встретить кого-нибудь в коридоре, когда ты идешь в ванную комнату… Бедный Фрэнк. А Беатрис назвала его скучным, сказала, что от него не дождешься интересного слова.

— Ну… — в замешательстве сказала я, — я не знаю ничего об этом. Не думаю, чтобы я была очень добра или так же правдива, а что касается скромности, так мне еще не представлялось случая быть какой-нибудь другой. Конечно, выйти замуж в Монте-Карло через две недели после знакомства, а до того жить там в отеле вряд ли можно считать скромным, но, возможно, вы так не считаете.

— Дорогая миссис де Уинтер, я и на миг не усомнился, что, когда вы познакомились с Максимом, там, в Монте-Карло, вы вели честную игру. Как вы могли подумать что-нибудь другое, — сказал он негромко.

— Нет, разумеется, нет, — серьезно сказала я.

Милый Фрэнк. Думаю, я шокировала его. И такое типичное для него выражение: «честная игра». Сразу начинаешь представлять себе, что происходит, когда люди ведут нечестную игру.

— Я уверен, — начал он и остановился, все с тем же выражением тревоги на лице, — я уверен, что Максим был бы очень обеспокоен, очень огорчен, если бы знал о ваших чувствах. Думаю, он и представления об этом не имеет.

— Вы ему не скажете? — торопливо проговорила я.

— Естественно, нет, за кого вы меня принимаете? Но, видите ли, миссис де Уинтер, я неплохо знаю Максима, я помогал ему справиться не с одним… настроением. Если бы он думал, что вы тревожитесь из-за… ну, из-за… прошлого, это бы расстроило его, как ничто другое. Уверяю вас. Сейчас он выглядит прекрасно, он в хорошей форме, но миссис Лейси была совершенно права, когда сказала не так давно, что в прошлом году Максим был на грани нервного срыва, хотя, конечно, говорить это ему в лицо не следовало. Вот почему вы для него так полезны. Вы молоды, вы бодры, вы благоразумны, вы не имеете ничего общего с тем временем, что осталось у нас позади. Забудьте об этом времени, как это, слава Богу, сделал он и все мы. Никто из нас не хочет вспоминать прошлое, Максим меньше, чем все остальные. В ваших силах увести нас от прошлого, а не возвращать снова к нему.

Он был прав. Ну конечно же, он был прав. Дорогой Фрэнк, мой добрый друг, мой союзник. Я была эгоистична, я слишком болезненно все воспринимала, я страдала, была жертвой своего чувства неполноценности.

— Мне следовало давно вам все это рассказать.

— Да, жаль, что вы это не сделали, — сказал он. — Это, возможно, избавило бы вас от лишних волнений.

— Я чувствую себя счастливее, — сказала я, — куда счастливее. И вы будете мне другом, что бы ни случилось, да, Фрэнк?

— О да, — сказал он.

Мы вышли из леса к свету. Нас окружали рододендроны. Скоро их время пройдет. Уже и сейчас они выглядели чересчур распустившимися, немного увядшими. Весь следующий месяц лепестки будут один за другим облетать с их головок, и садовники будут сметать их прочь. Их красота скоротечна, ей не суждена долгая жизнь.

— Фрэнк, — сказала я, — прежде чем мы закончим этот разговор, чтобы никогда к нему не возвращаться, обещайте мне ответить на один вопрос, только правду.

Он приостановился, подозрительно глядя на меня.

— Это не совсем честно, — сказал он. — Вы можете задать мне вопрос, на который я не смогу ответить, спросить что-нибудь невозможное.

— Нет, — сказала я, — этот вопрос совсем другого рода. В нем нет ничего личного или интимного.

— Хорошо, — сказал он, — постараюсь ответить.

Мы зашли за поворот подъездной аллеи, и перед нами возник Мэндерли, безмятежный и мирный на ладони лужаек, поразив меня — в который раз — изяществом и безупречностью пропорций, своей удивительной простотой.

На высоких узких трехстворчатых окнах играли лучи солнца, каменные стены чуть рдели там, где их покрывал лишайник. Из трубы над библиотекой поднимался дымок. Я принялась обкусывать ноготь, поглядывая на Фрэнка краешком глаза.