Ребенок

– Лен, ты знаешь, ко мне сейчас должны прийти, давай попозже поговорим, – произнесла я на удивление спокойным и холодным, «офисным» тоном. Таким тоном я разговаривала бы с человеком, меня оклеветавшим, которому я не могу за это плюнуть в лицо.

Наверное, в последующие секунды она смотрела на меня остолбенев. Или даже с обидой, возмущаясь моей неблагодарностью за правильный диагноз. Или – все с той же всезнающей усмешкой. Но я, произнеся свою реплику, закрыла глаза и не открывала их, пока не услышала звук хлопнувшей двери.

Открыв глаза, я увидела то же, что и всегда: стены, шкаф, дверь, но мне показалось, что я смотрю в пустоту. Сознание решительно гнало от себя Ленины слова, но подсознание и не пыталось сопротивляться: я знала, что она права.

Я знала об этом и не хотела этого знать. Я была настолько уверена в том, что беременность – не для меня, что после самых первых опасений, благополучно развеянных Антоном, и не пыталась предохраняться. Мой цикл почти подошел к концу – значит, все дозволено! А затем… затем все стало вообще непонятно – до контрацепции ли тут?

Нет, я не могу быть беременна – мама никогда не говорила о том, что со мной это может случиться. Со мной могло произойти поступление в вуз, работа, даже замужество, но только не ребенок. Что такое ребенок? Это нечто маленькое, отдаленно похожее на взрослого; говорят, оно плачет ночами… Но это нечто никак не должно было появляться в моей жизни: мама даже не предупреждала об этом. (Ведь не пришло бы ей в голову предупреждать меня в детстве о том, что перед восхождением на Эверест следует одеться потеплее!)

Я беременна… А что это значит? Я больна? Похоже… Чем это чревато? Видимо, у меня появится ребенок… А что это такое? Говорят, ему нужны одноразовые подгузники – по крайней мере так утверждает реклама…

В дверь тихонько забарабанили кончиками пальцев. Я знала: так весело и деликатно всегда стучится Антон. Но я не знала, что сказать ему в этот момент, и потому отозвалась прежним, официально-холодным тоном:

– Да!

Он вошел, и мне стало больно. Я совсем забыла о том, что на дворе – весна, а он держал в руках букетик розовых гиацинтов. Весь его вид заявлял о том, что воздух еще морозен, но жизненные соки уже бьют ключом: лицо было ярко разрумянено, куртка привольно распахнута, улыбка раскинулась во всю свою ширь. Он молча чмокнул меня и пощекотал цветами мой нос. Пахли они умопомрачительно.

Все еще молча, он потерся щекой о мое лицо, шутя прикусил мочку уха, зарылся лицом в мои волосы и шумно втянул их запах. Заметив мою полную безучастность, он приподнялся и заглянул мне в лицо с трогательной вопросительной улыбкой.

– Я беременна, – произнесла я в ответ на его улыбку и посмотрела в потолок, чтобы не смотреть ему в глаза.

Я почувствовала, как он замер и отстранился. Затем он присел на край кровати; мне показалось, что он нарочно примостился на самый краешек, чтобы не соприкасаться со мной. Он неожиданно быстро сорвал с себя куртку – видимо, мои слова обдали его жаром.

– Точно?

– Точно.

Теперь я безжалостно взглянула ему прямо в глаза.

– Да, дела… И что ты собираешься делать?

Такой постановки вопроса я не ожидала.

– Что я собираюсь делать?

– Ну, это ведь ты у нас беременна.

Он пытался шутить, но шутливая интонация едва пробивалась сквозь панический ужас в голосе.

– А что вы мне посоветуете? – спросила я слегка издевательски, тем же тоном, что я обычно задавала вопрос мастеру в парикмахерской.

Он собирался с мыслями, уходя взглядом то в один угол комнаты, то в другой, и, пока он молчал, я начала его ненавидеть. Я никогда бы не поверила, что способна испытывать ненависть к этому человеку, но отчетливо ощущала, как в душе широко разливается тягучее темное чувство.

– Видишь ли… – Он просительно вскинул на меня глаза.

– Да? – Мой голос оставался жестким.

– Инка, понимаешь, – борясь с волнением, он взял мою руку и стиснул ее, – я не могу сейчас позволить себе ребенка. Мне только двадцать лет, у меня – ни законченного образования, ни специальности. Ни работы, как ты знаешь. Хочется как-то определиться в жизни, а уж потом… Я боюсь, что придется повременить.

– Я могу повременить еще месяцев семь.

Нет, я никогда бы не поверила, что смогу над ним издеваться! Почему вместо прежних приступов любви и благодарности он вызывал у меня такой резкий припадок злобы?

– Месяцев семь – это не выход. Тебе нужно… тебе придется…

Я поняла, за что я начала его ненавидеть: за разделение общей беды на «я» и «ты». Я вдруг почувствовала себя так же, как на южном склоне Чегета, когда он стоял и смотрел на меня, вместо того чтобы разделить со мной ужас происходящего.

– Сейчас это легко сделать, можно даже за один день. Я, разумеется, оплачу…

Меня передернуло – я вспомнила Лену: «Представляешь, этот подонок даже не дает мне денег на аборт…» Под определение «подонок» Антон явно не подпадал, но неужели он поступал правильно, как и положено поступать в данной ситуации?

Теперь собиралась с мыслями я. Вряд ли Антон ненавидел меня в это время – лицо у него было просто несчастным.

– Это больно?

– Не знаю.