Ребенок

Когда я внушаю Антону, что не могу больше существовать в четырех стенах, он не понимает, о чем идет речь: «Какие четыре стены? Мы что, не выбираемся на прогулку?» О да! Восхитительные прогулки по Воробьевым горам (время действия – май вскоре после нашего с ним примирения). Компания старых друзей человек в восемь. Антон с ребятами где-то впереди – пьют пиво и ржут, обсуждая некий казус на последнем зачете. Мы с Ильей и парой девчонок – сзади. Илье уже осточертело сидеть в «кенгуру», и он сам не понимает, чего ему надо: на землю или ко мне на руки. Попеременно я меняю места его дислокации, даю то попить, то баранку – поточить зубы, то срываю понравившийся одуванчик, с которого можно обдирать лепестки. В промежутках я усердно поддерживаю разговор с девчонками, которые, кажется, уже начали тяготиться обществом ребенка, но из вежливости меня не бросают. Я же чувствую себя так, как если бы мои щиколотки стискивали оковы: идти вроде можно, и даже неудобство терпимое, но до одури хочется сбросить их и побежать со всех ног. Однако за тем, чтобы я не вырвалась на свободу, зорко присматривает мой крошечный тюремщик: выбрав момент, когда я слегка расслабляюсь, он вдруг с натужным видом замирает на дорожке, и цвет его лица начинает красноречиво меняться. «Девочки, нам памперс пора поменять, вы идите вперед, мы вас догоним». Девчонки с облегчением убегают и присоединяются к остальной компании. Скоро я слышу, как в общий смех вплетаются высокие женские ноты. Веселье, молодость, свобода. Илья выжидательно смотрит на меня, на секунду ушедшую в раздумья и оторвавшуюся от своих обязанностей. Я покорно наклоняюсь и вытираю ему попу гигиенической салфеткой. Четыре стены, в которых я заперта, не исчезли, просто переместились следом за мной, и капли с фатальной неизбежностью стучат по голове.

Бывает (не хочу сгущать краски, добавлю светлую струю), что испытание становится чуть менее тяжелым. Илья с сосредоточенным видом делает «сад» из березовых веточек в снегу, Илья начинает самостоятельно ходить (очень забавно – судорожно растопырив локотки), Илья ложится спать с ободранным железным грузовиком под мышкой. Такое бывает, и, как любой нормальный человек, я готова этому улыбнуться. Но чувство радостной легкости, которое сопровождало меня всю предшествующую ребенку жизнь, давным-давно погребено под начавшей делиться яйцеклеткой. Иногда я задаюсь вопросом: с какой целью сейчас, в эпоху всеобщей контрацепции, люди сознательно отрекаются от прелести бытия и заводят детей? В силу насчитывающей миллионы лет традиции? Но человечество легко отказалось от традиции передвигаться на лошадях в пользу электричества, традицию собственноручно выпекать хлеб и приносить с охоты кабана похоронили супермаркеты, а самой стойкой из традиций – жить с мужем или женой до гробовой доски – придерживаются исключительно любители старины. Веками во главу угла человечеством ставилась задача упростить себе жизнь. Сегодня, в конце двадцатого века, мы имеем ее решение в максимально приближенной к идеалу форме, но у меня опять возникает вопрос: откуда в Петровском парке столько мамаш с колясками?

А вдруг люди получают от этого удовольствие? Возможно – я об этом читала и даже слышала. Безбрежное счастье материнства. Неописуемый восторг от созерцания этих ручек, ножек, пальчиков, попок с опрелостями и т. д. Твердое желание разбиться в лепешку (и размазать остатки по стенке) ради этого крошечного существа. Приблизительно такие чувства я должна была открыть в себе с появлением на свет Ильи. И с какой стати каждое утро в ответ на требовательное «Ма-ма-ма-ма-ма» на глаза у меня наворачиваются слезы, а на язык – вопрос: «За что?»

За что вместо свободы – рабская зависимость от его нужд и прихотей? Вместо встреч с друзьями и задушевных разговоров – чудом вырванные у ребенка и почти ни на что не годные клочки времени; вместо работы и сознания того, что делаешь свое дело в жизни, – гора немытых тарелок; вместо любви…