Ребенок для Зверя

— Да? — он качает головой, усмехается, — развитие… С чужим человеком, все время один. Ты — плохая мать, Наира. А твой муж — плохой отец.

— Зато ты был бы самым лучшим! — все же не сдерживаю я сарказм, очень уж уязвил он меня этим “плохая мать”! Вот кто бы говорил!

— Да, — отвечает Азат медленно, растягивая гласные, и теперь акцент прорезается отчетливо, жутковато даже. Я знаю, что это значит.

Это значит, что он себя еле держит.

— Я был бы. Самым лучшим. — Он сейчас  говорит отрывисто, акцент бьет по нервам, а лицо неожиданно оказывается прямо напротив моего. В ужасе и оторопи смотрю в черные жерла зрачков. — Я бы тебя на руках носил. Я и носил! Носил! На землю не давал ступать! И для ребенка своего сделал бы все! Все! Глаз бы с него не сводил! — Он уже не сдерживается, рычит мне в лицо, да так жутко, так страшно! Слова все короче, переходит на родной язык, и эмоциональность повышается в разы, — Я бы для вас весь мир… Все! Все! А ты… На что ты это променяла? На что? На это? Это?

Азат вырывает у меня из пальцев телефон и резко сжимает ладонь.

Пластик хрустит у него в кулаке, на юбку мне сыплется крошево.

— Дешевые вещи, тяжелая жизнь, с утра до ночи, ребенок с чужим человеком, мужа нет рядом, денег нет! Ничего нет у тебя, Наира, — он неожиданно начинает хрипеть, низко так, тоже жутко, но уже по-другому. Такая боль в его тоне, что даже оскорбительные слова за ней прячутся. И в глазах его — боль. Меня бьет наотмашь ею, как плетью, так сильно, что хочется отшатнуться.

И я пытаюсь сделать это, пытаюсь забиться в самый угол машины, но Зверь с низким горловым рычанием, притягивает меня за предплечья к себе, смотрит страшно и напряженно:

— За что ты так, а, Наира? Я был груб? Я плохо тебе сделал? За что ты…

— Ты… Меня… Заставил… — слова с трудом даются мне, но понимание, что надо говорить, что нельзя опять поддаваться, покорной жертвой биться в его лапах, будя совершенно низменные, животные инстинкты, доминирует. И я говорю. — Я… Не… Хотела… Так…

— Как? Как, твою…? — он дышит мне в губы, и грудь горячая такая, каменная, ходуном ходит. Я знаю, что будет дальше. Если не остановлю.

— Без любви.

Он замирает. Пальцы на моих предплечьях тяжелеют, оковами чугунными становятся. И в глазах… Ужас, я никогда, никогда не забуду выражения его глаз. Все, что я говорила до этого, все, что выкрикивала ему в лицо в запале гнева, в отчаянии, все это вообще ни в какое сравнение не идет с тем, что творится с ним, похоже, в это мгновение.

Я его убила сейчас. Убила.

И нет, никакого мстительного удовлетворения не испытываю. Потому  что я и себя убила. Обманув.

Азат еще пару секунд смотрит мне в глаза, и я вижу, как постепенно меняется его взгляд, становясь… Мертвым.

Ничего удивительного. У меня, наверно, такой же сейчас. Мы с ним — два мертвых человека, давно мертвых… Не оживить.

Мои руки неожиданно становятся свободными, а тяжелое давление мощного тела пропадает.

Азат откидывается на спинку сиденья, отрывисто командует водителю:

— Назад.

И водитель, ни слова не говоря, просто разворвачивается в обратном направлении.

Я никак не комментирую внезапно изменившиеся планы. И очень надеюсь, что он везет меня обратно к офису.

Но Азат, спустя пятнадцать минут тяжелого, как могильная плита, молчания, называет водителю адрес. Мой.

Я молчу. Хочет домой отвезти, пусть везет. Сэкономлю на автобусе.

Возле дома вижу Аню с коляской, и сердце падает у ноги от ужаса, что Азат сейчас захочет выйти и посмотреть на ребенка. Каким бы он ни был профаном, но трехмесячный ребенок все же отличается от пятимесячного… Уже, практически, шестимесячного.

Я вылетаю из машины, напряженная и готовая рвать уже зубами его, если вздумает, если захочет… В голове сплошное безумие, сумбур и первобытная, звериная ярость, потребность самки защитить своего детеныша.

Но Азат даже не выходит из машины, не прощается, ни слова не говорит…

Я смотрю, как черная машина выезжает со двора, и не знаю, плакать мне, падать или начать уже, наконец, дышать…

Аня подходит, что-то спрашивает, но я не в состоянии отвечать. На плечи опускается, кажется, вся тяжесть этого мира, еле передвигаю ногами.

Не знаю, откуда находятся силы, чтоб завести коляску в лифт, зайти в дом.

Аня, бросив на мое опустошенное лицо внимательный взгляд, молча делает мне свой странный русский напиток с молоком, сама кормит и купает Адама.

Я все это время сижу безмолвно уставясь в окно и машинально отпивая из кружки.

А через час в доме раздается звонок.

Курьер приносит новый телефон, самой последней, самой дорогой модели. В нем стоит моя симкарта, сохранены все номера телефонов.

И добавлен еще один.

Тот, который я мгновенно заношу в черный список.

Глава 31

— Нэй, ты шикарна, — голос Тодда, айти специалиста, которого я с великим трудом схантила из Лос-Анжелеса пару месяцев назад, полон восхищения. А во взгляде новые, незнакомые мне прежде огоньки интереса.

Улыбаюсь, краснея от необычности ситуации, неловко поправляю платье, одолженное мне Лаурой на вечер.