Ребята с Вербной реки

— Я пока ничего не могу сказать, ничего. Но у меня предчувствие. Надежда во мне всё крепче. Чем больше читаю эту статью, тем твёрже верю.

— Нам пора, — тихо сказал Мича и вышел во двор.

— Отряд! В путь! Мы уходим.

Крестьянин запер дом и оставил ключ соседу. Черноногие построились. Замыкал колонну Боца. Надо ли говорить, что рядом с ним был Мустанг? А около Мустанга шагал Яков с огромной сумкой за спиной. Из сумки выглядывал краешек пирога и кувшин с кислым молоком — горючее для отряда, который возвращался на свою базу, увенчанный боевыми лаврами.

Без отдыха шагали они до самого полудня. Первый привал устроили в долине, где крестьянский пирог вернул им силы, а прозрачная вода Вербницы утолила их жажду и прогнала усталость из натруженных мышц. Ребята поспали до трёх часов дня, пока не стала спадать жара, а затем бодро двинулись дальше. Тёмная завеса ночи преградила им дорогу за тридцать километров от города.

Заночевали они на лугу, неподалёку от реки. Раскидали на земле сено, забрались в ароматную постель и заснули, опьянённые свежестью ночи и лёгкой музыкой сверчков, в которую вплетались басовые ноты солистов-лягушек.

С винтовкой на плече, прислонившись к дереву, стоит на посту Циго.

Видит он: месяц коснулся жёлтой головой вершины горы. Взглянул другой раз — месяц оторвался от горы, заглядывает в ущелья, заливает их серебряным дождём и спускается на дорогу. Лунный свет постепенно заполняет долину. Метр за метром заполняет он дорогу и вдруг замирает.

Чёрная, колеблющаяся тень падает на дорогу. Человек! Втянул голову в плечи, оглядывается назад, будто прислушивается. И идёт по дороге на часового. Руки Циго невольно сжимают приклад винтовки.

— Стой! — вырывается у него.

У того ноги подкосились. На месте застыл.

— Где стоять-то?

— Иди сюда!

Фигура боязливо приближается к Циго, вытянув вперёд ладони, неуверенно направляется к часовому: его резкий голос слышен, но самого не видно: он спрятался в тени дерева.

— Ты кто? — спрашивает Циго.

Но ответа уже не нужно. Он и сам видит — это Маша, цыганочка из табора, та, что помогла им обнаружить Крджу.

— Чего тебе здесь надо?

Маша залепетала:

— Это вы, которые из Дома?

— Ага!

Девочка взвизгнула, подбежала к Циго и жалобно начала причитать:

— Ох, и колотил меня старик. Выгнал меня из шатра. «Ты, говорит, нас выдала, когда на ручей по воду ходила».

— Ну и негодяй! — возмутился Циго. — И куда же ты собралась?

— А я за вами пошла, — просто призналась Маша. — И пойду с вами в Дом.

Циго задумался.

— Все меня бьют, — продолжала Маша. — И старик колотит, и Тимка колотит. Земка бьёт и за косы таскает… и Зулейка меня бьёт, а рука у неё тяжёлая, что твой валёк.

На полянке Мича поднял голову с сена:

— Циго, что случилось?

— Вот Маша к нам прибежала.

— Маша?!

— Она самая. Сейчас я доставлю тебе её.

Разбуженные разговором, заворочались на сене ребята.

Маша смущённо подошла к ним. Оглянулась вокруг, заметила Боцу и улыбнулась ему, вспомнила, как он подбежал к старому коню, чтобы освободить его, как он старался поднять на ноги Мустанга. На её улыбку Боца ответил рыцарским поклоном. Циго о чём-то зашептался с Яковом.

— Есть у нас ещё что-нибудь в «обозе»? Дай ей червячка заморить. Видишь, едва ноги передвигает от голода.

Яков вынимает кусок пирога, протягивает Маше. Она не заставляет себя просить второй раз, хватает кусок и начинает благодарить.

— Спасибо, дай тебе бог здоровья. Дай бог здоровья… — Она хочет оказать «твоей жене и детям», как это говорят обычно старые цыганки, но, сообразив, что у Якова нет ни жены, ни детей, — смущённо замолкает, хмурит брови и надкусывает пирог.

Из темноты на неё растроганно смотрит Рако. Он сочувственно хлопает ресницами, сердце у него как троллейбус: для каждого в нём есть место. Только Пирго не участвует в этом торжественном приёме, он завалился на бок, подложил руку под голову, и заливисто храпит. Когда ребята наговорились и насмотрелись на гостью, а от пирога и крошек не осталось, Мича сказал:

— Ладно, дело сделано, раз уж ты здесь, так и оставайся! Только это самое… где тебе спать? Слушай, Боца, у тебя есть одеяло. Ну-ка, подвинься, дай Маше прилечь.

Боца всполошился.

— Но, Вождь…

— Что — но? Не дадим же мы ей замёрзнуть.

— Это самое… Ну ладно! Иди сюда, Маша. Вот тебе одеяло, ты укройся, а я пойду стеречь коня, — нашёл выход Охотник на Ягуаров и стыдливо скрылся за спиной Мустанга.

Девочка улеглась на сено, набросила на себя Боцино одеяло и скоро сладко уснула. Ей не очень мешал шёпот озябшего Боцы. А он жаловался:

— Ох и трудно, Мустанг, быть рыцарем. Является, видите ли, кто-то, сдирает с тебя собственное одеяло, а ты… стучи зубами из-за этого самого дурацкого рыцарства.

Словно подтверждая слова своего господина, Мустанг слегка приподнимает уши, выпускает воздух сквозь ноздри и изо всех сил вздыхает: «Фррр…»

И вскоре после этого шумного вздоха бивак осеняет спокойствие крепкого сна.