Ребята Скобского дворца (Военная проза)

Через час провожали его до Большого проспекта Фроська и Серега. Они пошли бы и дальше, но Царь не пустил их. Верные друзья Царя только крепко пожали ему руку и долго смотрели вслед, вслушиваясь, как в осенних сумерках раздается мерный топот ног и звучит песня: «Мы наш, мы новый мир построим...» В тот вечер десятки тысяч людей из рабочих предместий города шли в сторону Царского Села и Гатчины, шли на решающий бой с войсками Керенского, наступавшего на красный Петроград. На окраине города был слышен глухой гул отдаленной канонады, доносившейся с юга и юго-востока. За ночь все заборы и уличные фонари рабочих кварталов города покрылись свеженаклеенными листовками: «Красный Петроград в опасности! Все на защиту Петрограда! Все на борьбу с контрреволюционными силами Керенского!»

В эту ночь вместе с отрядом красногвардейцев Типка занял боевые позиции в районе Царского Села. В наскоро вырытых гнездах стояли пулеметы. Ощетинившись винтовками с примкнутыми штыками, находились в засаде красногвардейские цепи. Впереди в сумрачной мгле притаился враг — казачьи отряды и пехота Керенского.

Всю ночь до рассвета Царь с группой красногвардейцев дежурил на пригорке, всматриваясь и чутко вслушиваясь, не появятся ли вражеские войска. Но враг не показался. Утром красногвардейцы сами перешли в наступление. А в Петрограде уже грохотали орудийные залпы, трещали пулеметы и на улицах снова лилась кровь. Восстали юнкера в военных училищах. Контрреволюция наступала.

Только через неделю, когда войска генерала Краснова, поддерживавшие Керенского, были полностью разгромлены, Типка Царь, побывав и в Царском и в Красном Селе и в Гатчине, вернулся обратно в Петроград. На Большом проспекте возвращавшихся с фронта торжественно встречал народ. Пришли и скобари. Они видели, как по мостовой, гремя походными котелками и четко отбивая шаг, со вздыбленными штыками проходили красногвардейские отряды. Со своими боевыми соратниками прошагал и Царь.

— Ура-а! — кричали, столпившись на тротуаре, скобари.

Месяц тревожной жизни, когда Царь ни на один день не расставался с винтовкой, пролетел быстро. В начале декабря Царь, возвращаясь с митинга, задумчиво шел по Садовой. Его окликнули:

— Типка!

Царь оглянулся. На панели стояла старообразная женщина в темном вязаном платке, в короткой деревенской жакетке.

— Аксинья! — сразу узнал Царь бывшую судомойку в чайной «Огонек».

Они поздоровались.

— Все же приметный ты, не обманулась. Какой ты большой стал да бравый! — говорила Аксинья, во все глаза рассматривая Царя.

Он узнал, что Аксинья только недавно вернулась из деревни, куда по этапу ее отправили из Питера после ареста в Скобском дворце.

— А Гришу-то тоже тогда заарестовали, — сообщила Аксинья, — братана моего. Заарестовали его, что он был большевик. В тюрьме держали. Хотели на каторгу сослать.

Царь невольно вспомнил про приворотное зелье. Какой наивной показалась ему теперь затея с выдуманным Аксиньей приворотным зельем, которое он украдкой спрятал за божницу в комнате, намереваясь угостить им Фроську.

По панели текли вереницы людей. Аксинью и Царя толкали. Они отошли в сторону.

— А тетка... И-иваниха? Ее тоже тогда по этапу отправили? — спросил Царь, когда Аксинья кончила рассказывать про своего братана Григория. — А она где теперь?

Аксинья с недоумением взглянула на Типку.

— А ты, голубок, разве не знаешь? — спросила она и набожно перекрестилась. — Царство небесное ей...

— Умерла? — чужим голосом спросил Царь, сердце у него замерло.

— Когда высылать стали, — вспоминая, заговорила Аксинья. — еще в тюрьме она захворала. А как вышли на волю, перед высылкой-то, она совсем зачахла. Была у меня здесь на Песках родственница, к ней мы тогда добрели переночевать. Ее здесь, в Питере, на Смоленском кладбище, и похоронили. Все перед смертью тебя поминала, жалела.

Царь молчал. Суровая складка прорезала лоб, лицо у него потемнело. На другой день пришел он на кладбище, разыскал могилу по тем приметам, которые дала ему Аксинья.

На могиле ни креста, ни венка. Только чуть возвышался небольшой глинистый бугорок, заросший жухлой травой. Да немного в стороне росла молодая березка, голая и седая от зимнего инея.

Царь до земли поклонился праху Иванихи, вытер набежавшие слезы: ведь она заменяла ему мать. Потом зло огляделся по сторонам. По другую сторону дорожки шли буржуйские могилы за оградами, с лампадами на памятниках и металлическими венками. На одной из них Царь прочел:

Невинно убиенному за службу родине Андрею Грязнову.

Тут же под стеклом висела карточка моложавого полицейского в белом форменном кителе — бывшего околоточного Грязнова.

— С-собака! — прошептал Царь. — Сюда попал и тоже верховодишь.