Ребята Скобского дворца (Военная проза)

Громадный угловой шестиэтажный дом, в котором Николай Петрович на паях с компаньоном Дерюгиным приобрел чайную «Огонек», едва помещался на перекрестке: занимал почти два квартала, возвышаясь, как богатырь, массивной кирпичной глыбой над всеми окружающими постройками, грудью встречая сердитые ветры с Финского залива. Известный на весь Петроград, носил он громкое название: Скобской дворец.

Дворцом его прозвали, очевидно, в насмешку. Весь в язвах от обвалившейся штукатурки, почернев от фабричной копоти и дыма, дом уныло глядел разбитыми глазницами окон, заклеенных бумагой, заткнутых тряпками, подушками, на морские просторы и поскрипывал ржавыми водосточными трубами.

Был Скобской дворец набит людьми, как муравейник муравьями. Жили в нем тысячи людей, и то только рабочие да разная голытьба, снимавшая углы и койки в дешевых квартирах дворца. Дешевыми они назывались потому, что не имели кухонь. Пищу себе жители дворца готовили в коридоре.

— Веди себя чинно, благородно, и тебя не тронут, — напутствовали Ванюшку домашние, когда он впервые отправился на двор.

Вышел он и сразу же, несмотря на свой неробкий характер, растерялся. На обширнейшем замусоренном дворе стоял такой многоголосый гомон, всюду толпилось и шумело столько ребятни и взрослых, что Ванюшка оказался словно на толчке Сенного рынка, не зная, куда и податься.

В первый же день благодаря своему непокорному, неуступчивому нраву Ванюшка встрял в драку и был изрядно поколочен. Светлая курточка на нем сразу почернела и лишилась большинства пуговиц, а у довольно крепких еще ботинок начали отставать подметки, когда Ванюшку несколько раз проволокли по земле.

У деда даже сползли на нос очки, едва Ванюшка предстал перед глазами домашних.

— Ну и голубчик, что паровой огурчик! — по своей привычке пошутил дед, изумленно качая головой. Но вмешиваться в мальчишеские дела наотрез отказался. — Не суйся и ты, — посоветовал он Ванюшкиной матери, — сам войдет в норму. — А Ванюшке предложил: — Пристают, давай сдачи. Не справишься — отходи и терпи.

Прошло несколько дней, и Ванюшка действительно стал входить в «норму», пуская в ход свои кулаки только в редких случаях.

Он быстро понял, что у крикливой, задорной ребятни, хозяйничавшей на дворе, существуют свои неписаные законы и порядки, нарушать которые безнаказанно нельзя; что охраняет двор Скобского дворца свое многочисленное ребячье войско, которое держит в страхе и покорности окрестных мальчишек; что суд и расправу вершит небольшая кучка главарей-коноводов, перечить которым небезопасно, и руководит всей этой оравой коренастый, светловолосый, с зычным повелительным голосом и крепкими, словно отлитыми из чугуна, кулаками оборванец Типка из нижнего этажа. Был он силен как бык и отважен как лев. Мог учинить расправу над любым из своих подчиненных.

А подчинялись Типке во дворе все беспрекословно.

Ванюшка с завистью в глазах и с невольным трепетом на сердце смотрел, как этот оборвыш Типка водил со двора на улицу и обратно ватагу ребят, человек сто, наверное, не меньше. Шагал он, как полководец, впереди развалистой моряцкой походкой в своей неизменной полосатой тельняшке, в длинных, до пяток, брезентовых штанах, туго подпоясанных рыжим огрызком ремня, и в небрежно заломленном набекрень картузе с рваным козырьком. За ним послушно тянулись такие же, как и он, оборванные, чумазые, вихрастые, босоногие ребята, оглушая встречных многоголосым свистом и криком.

— Скобари идут... — говорили прохожие, уступая шумной ватаге дорогу.

Очевидно, связываться с ними и взрослые не решались.

СКОБАРИ

С неприязнью Ванюшка поглядывал на скобарей, решив с ними больше не связываться. Бродил он по закрайкам обширного двора, как одиночка-отщепенец, ни к кому не примыкая и ни с кем не заговаривая.

Но скобари сами стали знакомиться с новичком. На него обратил внимание высокий и тонкий, темноволосый и важный, словно генерал, Серега Копейка, прозванный так еще в незапамятные времена за свой чуть приплюснутый нос и быстрые пытливые круглые глаза.

— Чужак? — осведомился он, уставившись на Ванюшку, как на какое-то диво. — Ты что здесь шляешься?

— Свой! Нашенский!.. — загалдела вокруг мелюзга.

А юркий черномазый карапуз Кузька Жучок, вытирая нос рукавом, словоохотливо добавил:

— Он тутошний... Его дед за буфетом в чайной народ охмуряет.

Скрепя сердце Ванюшка промолчал, только покосился на доносчика-бахаря, решив припомнить ему при первом случае.

— Значит, ты... Чайник! — глубокомысленно изрек Копейка, оглядывая Ванюшку со всех сторон, подтягивая при этом свои короткие штаны и для чего-то расстегивая рваную жилетку, в которой он уже с весны щеголял без рубашки.

Ванюшка по-прежнему молчал, не зная, что сказать. Но Копейке он почему-то сразу пришелся по душе.

— Ты, Чайник, не бойся... Своих мы не трогаем, — покровительственно похлопал Копейка по плечу Ванюшку, ободряюще скаля свои белые как кипень зубы с широкой щербинкой посредине. Этой щербинкой он очень гордился. Позволяла она ему, как из рогатки, с необычайной ловкостью и точностью плеваться направо и налево на сажень и больше.