Ребёнок для бывшего

- Хватит! - Я так громко выкрикнула это слово, что мама застыла на месте и теперь смотрела на меня, округлив глаза. - Если ты собираешься и дальше мне вешать на уши эту чушь - проваливай отсюда ко всем чертям!

Промчавшись к выходу из кухни, я добавила, стоя на её пороге:

- Как я и сказала - ни я, ни дядя Женя не рады тебя у нас видеть. Даже если теперь его комната и свободна, я настаиваю на том, чтобы ты ехала жить в гостиницу. Сумку сама найдёшь, дверь - тем более.

Выйдя и оставив мать смотреть мне в спину и хватать воздух ртом, я направилась в спальню дяди Жени. Нужно было собрать кое-какие вещи, которые требовались для более длительного пребывания в клинике.

Всё внутри буквально взрывалось от негодования. В ушах шумело, а на языке вертелись миллионы самых разнообразных фраз, которые хотелось высказать маме.

Она уехала минут через десять. Сначала сходила в туалет, потом вышла, что-то делала в прихожей. Затем зашла в комнату, где я перебирала в комоде вещи дяди, молча взяла сумку. Я на родительницу не смотрела - не хотелось снова давать повод для новых ушатов грязи, которые, я была в этом уверена, мама с готовностью на меня бы вылила.

Через пару минут за ней закрылась входная дверь и я, почувствовав, что силы меня покинули, присела прямо там, где стояла - на вещи, лежащие на стуле. Растёрла лицо руками и, невесело усмехнувшись, проговорила:

- Да уж, ребята… Кажется, у нас с вами сегодня день странных визитов.

Удивительно, но после того, как я произнесла эту фразу, которую близнецы, конечно же, слышать не могли, мне стало хоть немного, но спокойнее.

Сидя в такси и направляясь в клинику, я испытывала такой калейдоскоп чувств, которого не ощущала никогда в жизни. Злость на Славика, потребность поговорить с Матвеем, очередное разочарование от того, как вела себя со мной мать… Словно я была ей неродной, иначе как можно было объяснить себе то, что она говорила и делала? Как можно было принять в виде данности её отношение?

Я носила детей под сердцем несколько недель, но уже любила их так, как не любила никогда и никого. Они были моей частью, я уже представляла, какими они будут, когда родятся. И эти фантазии лишь множили то светлое чувство, что прочно заняло место в моей душе.

Может, мама просто не умела любить никого, кроме себя? Иначе объяснить себе её безразличие, помноженное на холодное пренебрежение, я не могла.

«Наташа мне рассказала, что была у тебя. Нужно встретиться», - пришло мне на телефон сообщение в тот момент, когда до клиники оставалось минут десять езды.

Прекрасно, значит, Сибирякова не стала ходить вокруг да около и не решила действовать за спиной мужа.

«Сейчас еду к дяде. Приезжай ко мне через пару часов. Думаю, уже освобожусь», - написала в ответ.

Матвей откликнулся далеко не сразу. Но после молчания отозвался:

«Слава богу, ты не послала меня куда подальше… Буду у тебя через два часа. Или могу забрать тебя из клиники».

Я поджала губы. Зря он радовался раньше времени. Сейчас, когда у меня имелись заботы из разряда жизненно важных, последнее, о чём я хотела думать - отношения с бывшим. Даже просто приятельствовать с Сибиряковым мне не желалось, особенно если учесть, что наше с ним общение навлекало на мою несчастную голову всё новые и новые хлопоты.

«Не нужно. Приезжай ко мне. Всё обсудим».

Выключив телефон, я уткнулась взглядом в пробегающий за окном пейзаж. Мелькающие дома, тротуары, прохожие… Всё сложилось в унылый однообразный калейдоскоп. Но, пожалуй, именно он и был наиболее созвучен тому, что я ощущала в душе.

- Ксения, мы получили результаты анализов Евгения Борисовича… - сказал врач, в кабинете которого я сидела, устроив сумочку на коленях и впившись в неё дрожащими пальцами.

Как же мне не нравилось то, что в этом разговоре были паузы. Намеренные, когда специалист как бы говорил - всё не так просто.

- Говорите, - произнесла в ответ сдавленным голосом, мысленно готовясь к худшему.

- У вашего дяди острый лейкоз. Причём развивается он стремительно. По правде говоря, с таким я сталкиваюсь впервые.

Он проговорил эти слова, а у меня воздуха в лёгких не осталось. Я могла лишь смотреть на то, как врач снимает очки, как сжимает переносицу пальцами и качает головой. У самой же всё внутри стало выжженно чем-то ледяным, что походило на цунами из морозного крошева.

- Острый… лейкоз, - повторила я. - Это лечится?

Доктор посмотрел на меня так, словно я выдала невозможную глупость.

- Всё лечится, Ксения Дмитриевна. Но не всегда. Иными словами, оставить без лечения Евгения Борисовича - это обречь его на смерть. С другой стороны, никаких гарантий дать мы не можем. Но должны найти способ обеспечить вашего дядю максимально эффективным лечением. Мы уже начали химиотерапию, но уверяю вас - этого недостаточно. Да и возраст, - развёл он руками.

Я прикусила нижнюю губу. Хотелось рыдать. Расплакаться, будто я - крохотная девочка, которая впервые столкнулась с неразрешимой проблемой. Впрочем, именно этим и казался сейчас озвученный врачом приговор.