Ребро жестокости

Кататау всегда мечтал бежать, куда глаза глядят, от беспросветной нищеты, повседневных бандитских разборок и полицейских репрессий. Он вырос в Бейра-мар, одной из сотен фавел, примостившихся на холмах Рио-де-Жанейро, где всегда, сколько он себя помнил, хозяйничали бандиты. Кто был сильнее и агрессивнее других, тот был всегда прав. По мере того, как продажные полицейские и армейские офицеры во времена военной диктатуры продавали местным жителям всё больше и больше огнестрельного оружия, воцарились не только самые жестокие, но и самые коварные из бандитов, те, кто мог без колебаний спустить курок, убить выстрелом в спину своего противника, или наоборот подельника при дележе добычи, или же при тривиальной ссоре, неважно. Убивали, например, за то, что кто-то просыпал кокаин на пол, или косо посмотрел, или за пару новых кроссовок. Полицейские убивали за запах травки, за красные глаза, или за чёрный цвет кожи. Поэтому, когда полиция то и дело вторгалась на узкие улочки Бейра-мар, у Кататау с детства вошло в привычку пригибаться к земле и искать укрытия, убегать зигзагами, спасать свою жизнь. Шальные пули не различают между законопослушными людьми и преступниками, а для полиции все жители района выглядели, как минимум, подозрительно. Впрочем, когда Кататау закончил началку, на улицах фавелы воцарился относительный мир. Бандиты тогда только втягивались в торговлю кокаином и марихуаной, которые им поставляли перекупщики и оптовики с боливийской и парагвайской границ соответственно. Были введены негласные запреты на гоп-стоп и насилие, убийства и изнасилования, вооружённых налётов на автобусы, магазины и заправки стало намного меньше. Жители и гости Рио беспрепятственно могли закупиться гашишем и кокаином на холмах, где дилеры поддерживали безопасный режим тишины. Мир только упрочился с приходом Comando Vermelho, банды организованной в тюрьмах города бывшими участниками коммунистического движения. Освобождаясь из тюрем, они подминали под себя притоны городских холмов, облагали их налогами, заставляли дельцов работать на интересы своих заключённых товарищей. Они же первыми установили, через своих колумбийских единомышленников, связи с картелями Медельина, потом Кали, потом с партизанами. Пабло Эскобар давно уже признал за бразильским рынком мощный потенциал. Если Бразилия и уступала США в разы по покупательной способности, то по численности населения – это была такая же гигантская торговая площадка. Дон Пабло был готов инвестировать в этот рынок. Торговля процветала также благодаря многочисленным бартерным сделкам, когда грузы колумбийского кокаина обменивались на партии бразильского оружия. Поэтому, теперь в Рио доходило до того, что кокаин расфасовывался на «хазах» в пакетики с бумажными ярлычками, на которых стояла фиксированная цена с инициалами банды CV. Такие ценники служили как гарантией цены, так и знаком качества – в каждом из таких пакетиков содержался колумбийский порошок отменного качества, к тому же потребители не могли теперь пожаловаться на монопольное завышение цен. Как и во многих других западных странах, государство мирно сосуществовало с уличными бандами, полностью уступив им чёрный рынок наркотических веществ.

Градус насилия начал повышаться и кипеть когда правительство запустило программу подготовки города к чемпионату мира по футболу. Выйдя за хлебом теперь Кататау мог запросто наткнуться за углом на бегущих гуськом солдат из спецбатальона BOPE, вооружённых до зубов, или даже на пугающие громадины гусеничных амфибий, ощетинившиеся винтовочными дулами штурмовиков из морской пехоты, блокирующие переулки ползком. Разгорелась настоящая городская герилья – ребята из Comando Vermelho перед армией не спасовали. Полыхали маршрутные автобусы и полицейские машины, строились баррикады, пули с холмов залетали не только в форточки местных жителей, но и на городские пляжи Копакабана, Леблон и Ипанема. Вот тогда Кататау и решил, что настало время бросить всё и отправиться в Майами, где не так давно благополучно прижилась семья соседа Сержинью. Он знал, что путь предстоял трудный и опасный, но ничто, на его взгляд, не могло быть хуже, чем жизнь в родной фавеле.