Речь через завесу. Стихи

Он смотрел, прислонясь к фронтону,
где ничто не могло спасти
от вселенского обертона,
и цицит он держал в горсти,
заступив за границу взора.
Звезд скопления, как озера
средь пустыни, что после зноя
в лунном свете мерцают, ноя
тихой музыкой, он же, стоя
перед временем строг и строен,
на ладонях еще нет ран,
и двенадцать не ходят строем,
и второй не разрушен храм.

Пятикнижие. Памяти жертв Холокоста и геноцида

14. И сказал Господь Моше: Запиши это (для) памятования в книгу и внуши Йеhошуа, что Я бесследно сотру память Амалека из поднебесья.

15. И возвел Моше жертвенник, и нарек ему имя: Господь – чудо мне.

16. И сказал: Ибо рука (вознесена в клятве) престолом Господним: война у Господа с Амалеком во всех поколениях.

Тора, Книга Шмот, Глава 17

* * *

Испокон веков повелось,
Собирайся в дорогу – исход.
Что не вытерпеть довелось,
Что не вынести, то снеслось.

И что избранный Б-гом бессрочно

Убоится отметки своей.
Все отмерено, все точно,
Все написано в Книге о ней.

Но коль лик отвернет от порога,

Устрашишься страданий своих.
Все, что благо – дано от Б-га,
Боль дана от собратьев твоих.

И обоз до верхов груженый,

Вновь исход и туман, и мольба.
И маячит вдали дорога,
О шести концах судьба.

И маячит, и манит горестно.

Только Тору возьми с собой.
И тогда умирать не совестно.
Да пребудет Господь с тобой.

* * *

I

я не видел, не знаю, не помню
и вовсе забытый,
только что-то стучит отголоском
и давит на пульс.
я когда-то в застенках истории
дико убитый,
просыпаюсь в поту
и в предсмертной агонии бьюсь.

я простой человек

и в познаниях подкован не очень,
и не так, чтобы больно начитан,
но силой ума,
я впитал с молоком,
и отнюдь не слова «Аве Отче»,
а совсем неизвестные звуки молитв —
Креат Шма.

сотворенные мы

и не просто, и не как попало,
наш телесный костюм
по лекалу природному сшит.
мы ходили и ели, и пили,
и вот нас не стало —
это поступь страниц,
эта поступь времен – Берейшит.

II

мне никто не расскажет,
никто не сумеет,
не сможет,
разметать и развеять всю память и боль на ветру.
тех, которые пепел с печей
и которых я – кожа,
и та кровь, что залита свинцом
в лютом Бабьем Яру.

залихватской, развязной походки

и глупости злобной,
в человеке хватало с лихвою,
и бряцает час,
помутились умы,
расползлось недоверие молвою,
и взлетели хранители-ангелы,
бросивши нас.

паровозный трубач,

гниль вагонов,
путь начат и кончен,
и такое помыслить
никак невозможно, но вот,
слышу я, кто-то рядом гнусавит мотив «Аве Отче»,
слышу стук колесниц —
эта книга и имя ей – Шмот.

III