Речь Гелиогабала к блудницам

[1] Ты считаешь меня философом и тем не менее требуешь от меня Гелиогабала. Смотри, как бы твои требования не разошлись с твоими увещеваниями, разве что ты, чего доброго, думаешь, что в этом и состоит моя философия! Если так, ты получишь сочинение, несомненно, философское, но не из Зеноновой науки почерпнутое, а из самого лона Эпикурова. [2] Посмеешься, я полагаю, этой речи, бесстыднейшей и позорнейшей, хотя я уклонился от многих вещей, в изобилии доставляемых мне сим предметом, и вел себя как трезвенник в винном погребке. По этой причине я сильно страшусь, что с двух сторон начнут осуждать меня не без основания: люди строгие — за то, что обратился к предмету, недостаточно серьезному, легкомысленные — за то, что в такой тучной и богатой теме остался постником. [3] Мне могут возразить: «или отовсюду гони благочестие, или везде сохраняй»{2}. Насчет легкомысленных, конечно, я не слишком беспокоюсь, сочтут ли они меня слишком воздержанным. Со строгими же и угрюмыми, думаю, мне будет больше заботы. Но как Луцилий объявил, что писал не для римлян, людей весьма искушенных и в суждении о стихах чрезмерно придирчивых, но для тарентинцев и регийцев{3}, так и я говорю, что писал не для угрюмых и чрезмерно строгих, и не хочу, чтоб они меня читали. [4] Есть, однако, и другой род людей, которые в игре серьезны, а в серьезности игривы, которые не держатся ни непреклонности Катона, ни непринужденности Сципиона, то есть ни Куриев не изображают, ни живут на манер вакхантов{4}. Эти-то, я надеюсь, мою умеренность и прочтут не без охоты, и одобрят без притворства. [5] В конце концов, пусть все говорят, что им угодно. Я же, если сумею удовольствовать себя и тебя, ни во что буду ставить всех прочих с их суждениями и их мнения и возражения оценю от силы в грош{5}. Будь здоров, мой милый и возлюбленный Никколо. Я начал писать похвалу Колюччо Салютати, мужу славнейшему. Речь будет яркая и пространная. Теперь не могу писать к тебе больше. Будь здоров. Наш Андреа доставит тебе Гелиогабала.

Сиена, 7 января <1408>.

<Из истории Августа Гелиогабала>

[1] Среди прочих гнусностей знаменитой своей разнузданности он побуждал весь род людской к сладострастию не только частным образом, но и публично; кроме того, даже римских матрон своими указами часто призывал к проституции и, собрав из Греции и Азии женщин отменной красы, наполнил ими блудилища в Городе и назначил им казенное содержание. [2] Сохранилась речь, обращенная им к блудницам, в которой он называет их соратниками.

В шутку или всерьез он это делал, неясно. Так как ему казалось, что девушки, только начавшие собой торговать, недостаточно ревностно берутся за обязанности своего искусства, он, созвав их всех на сходку ради ободрения и увещевания, обратился к ним с такими словами.

<Речь Гелиогабала, императора римлян, обращенная на сходке к блудницам>

[3] Невероятное объемлет меня вожделение, соратники, и я чувствую, как поднимается во мне великий огонь, когда вижу, что окружает меня и отовсюду обступает ваше многолюдство. Обыкновенно я распаляюсь при виде одной или двух из вас: какое же теперь, по-вашему, горит во мне пламя похоти, когда я примечаю столько глаз, пылающих сладострастием и призывающих меня в объятия, столько беззастенчивых лиц, столько обнаженных грудей и сосцов, по доброй воле выставленных напоказ? [4] Удержусь, однако, на малое время и вопреки моим обыкновениям наложу узду на мое вожделение, пока буду вкратце говорить вам кое о чем. Речь моя, полагаю, не будет ни вам неприятна, ни вашей науке чужда. [5] И прежде всего никому не следует удивляться, если я называю вас именем соратников. Подлинно, «всякий влюбленный — солдат, и есть у Амура свой лагерь»{6}, и не ради того, чтобы заручиться вашей благосклонностью, пользуюсь я этим словом.

Как большинству из вас отменно известно, я добиваюсь вашего одобрения другими способами. Дело обстоит так: в сем славном воинстве я не полководец, но солдат и, правду сказать, рядовой солдат. [6] Это ведь войско не народа римского, а Купидона. Оружие, которое я здесь вижу, — не дроты, не мечи, но луки и факелы{7}; не красные стяги я замечаю, обыкновенно выставляемые у римлян сигналом к битве, но белые покрывала. Таким оружьем обычно пользуется не римского народа солдат, а Купидона. [7] Такими знаменами отмечает этот отрок свой лагерь. И вот что больше всего заставляет дивиться его дерзости: посреди Рима — города, всех победившего, — он, победитель, разбил свой стан и посреди форума защищает права разнузданности, презирая авторитет сената и насмехаясь над цензорским порицанием. [8] И так как в этом городе мне позволено все, что мне угодно, и все управляется моим манием и желанием, я решил, собрав всех вас вместе, принародно объявить вам то, что раньше каждая из вас часто от меня слышала.