Речи

(16) Я утверждаю, что ни об одном государственном сооружении, ни об одном памятнике, ни об одном храме не было принято столько постановлений, сколько их было принято о моем доме, со времени основания этого города единственном, который сенат признал нужным выстроить на средства эрария29, при участии понтификов освободить от запрета, поручить охране должностных лиц, отдать под защиту судьям. Публию Валерию за величайшие благодеяния, оказанные им государству, официально был предоставлен дом на Велии30, а для меня на Палатине дом был восстановлен; ему было дано место, а мне - стены с кровлей; ему - дом, который он сам должен был оберегать на основании частного права, мне - дом, порученный официальной защите всех должностных лиц. Если бы я был обязан этим себе самому или другим, то я не заявлял бы об этом перед вами, дабы не казалось, что я слишком хвалюсь. Но все это дали мне вы, а на это посягает теперь язык того человека, чья рука ранее разрушила то, что вы своими руками вернули мне и моим детям; поэтому не о моих, а о ваших деяниях говорю я и не боюсь, что прославление ваших милостей покажется проявлением не столько благодарности, сколько самодовольства. (17) Впрочем, если бы меня, выполнившего столь великие труды ради общего блага, чувство негодования когда-либо побудило предаться самовосхвалению в ответ на злоречие бесчестных людей, то кто не простил бы мне этого? Ведь я вчера заметил, что кое-кто ворчал и, как мне говорили, утверждал, что я невыносим, потому что на поставленный тем же омерзительнейшим братоубийцей вопрос, к какому государству я принадлежу, я, при одобрении вашем и римских всадников, ответил: к тому, которое без меня обойтись не могло. Тут-то, как я полагаю, тот человек и вздохнул. Что же мне надо было отвечать? Спрашиваю того, кому кажусь невыносимым. Что я римский гражданин? Это был бы слишком простой ответ. Или мне надо было промолчать? Но это значило бы отступиться от своего дела. Может ли какой-нибудь муж, своей деятельностью вызвавший к себе ненависть, ответить достаточно внушительно на нападки недруга, не высказав похвалы самому себе? Ведь сам Публий Клодий, чуть его затронут, не только отвечает, как придется, но даже рад-радехонек, если его друзья подскажут ему ответ.

(IX, 18) Но так как все, что касается меня лично, уже разъяснено, посмотрим теперь, что говорят гаруспики. Ибо я, признаюсь, сильно взволнован и значительностью знамения, и важностью ответа, и непоколебимым единогласием гаруспиков. Быть может, кое-кому кажется, что я предаюсь ученым занятиям больше, чем другие люди, которые делают то же; но я все же не из тех, кто наслаждается или вообще пользуется такими сочинениями, которые нас отвращают и отвлекают от религии. Прежде всего, для меня подлинными советчиками и наставниками в почитании священнодействий являются наши предки, чья мудрость, мне кажется, была так велика, что те люди, которые могут, не скажу - сравняться с ними умом, но хотя бы понять, сколь велик был их ум, уже кажутся нам достаточно умными. Даже более того, наши предки признали, что установленными и торжественными священнодействиями ведает понтификат, предписаниями относительно ведения государственных дел коллегия авгуров, что древние предсказания судеб записаны в книгах жрецов Аполлона, а истолкование знамений основано на учении этрусков: на нашей памяти они наперед ясно предсказали нам сперва роковое начало Италийской войны, затем крайнюю опасность времен Суллы и Цинны и этот недавний заговор31, когда Риму грозил пожар, а нашей державе - гибель. (19) Затем, как ни мал был мой: досуг, я все же узнал, что ученые и мудрые люди многое говорили и писали о воле бессмертных богов; хотя сочинения эти написаны, как я вижу, по внушению богов, однако они таковы, что предки наши кажутся учителями, а не учениками этих писателей32. И в самом деле, кто столь безумен, чтобы, бросая взгляд на небо, не чувствовать, что боги существуют, приписывать случайности тот порядок и закономерность всего существующего, которых даже при помощи какой-либо науки человек постигнуть не может, или чтобы, поняв, что боги существуют, не понимать, что наша столь обширная держава возникла, была возвеличена и сохранена по их воле? Каким бы высоким ни было наше мнение о себе, отцы-сенаторы, мы не превзошли ни испанцев своей численностью, ни галлов силой, ни пунийцев хитростью33, ни греков искусствами, ни, наконец, даже италийцев и латинян внутренним и врожденным чувством любви к родине, свойственным нашему племени и стране; но благочестием, почитанием богов и мудрой уверенностью в том, что всем руководит и управляет воля богов, мы превзошли все племена и народы.