Речи, изменившие мир. От Сократа до Джобса. 55 важнейших выступлений в истории

Речь, произнесенная им на суде, привела к беспрецедентному результату и стала событием в общественной жизни страны. Он смог оказать максимальное воздействие на публику и присяжных: адвокат ничего не отрицал и не опровергал, а просто описал, при каких обстоятельствах и почему подсудимая пришла к мысли о мести.

Александров рассказывает о судьбе молодой девушки, два года проведшей в Петропавловской крепости без обвинения суда по подозрению в помощи революционерам-экстремистам, а позже высланной из столицы. Он объясняет, какое тягостное впечатление произвело на Засулич известие о позорном наказании, примененное к человеку, находящемуся в положении, в каком совсем недавно находилась она. Адвокат красочно описывает, как представлялась Вере Засулич картина экзекуции над арестантом.

Девушка, оскорбленная унижением нравственного достоинства человека, почувствовала необходимость вступиться за поруганную честь. Александров пытается опровергнуть утверждение обвинителя о преднамеренности действий своей подзащитной, утверждая, что Засулич, особа ранимая и впечатлительная, находилась в затянувшемся состоянии аффекта. Так как она действовала открыто и не заботилась о собственной безопасности и оправдании, то ее поступок можно назвать актом самопожертвования. Вера Засулич, утверждает адвокат, имела целью привлечь внимание общественности к несправедливости, совершенной в отношении студента Боголюбова, и она своей цели добилась.

Засулич была оправдана присяжными, публика приветствовала ее и Александрова как героев. Генерал Трепов к тому времени поправился и во всеуслышание заявлял, что не держит на нее зла. Либеральная пресса ликовала. Комитет революционной «Народной воли» выпустил листовку, в которой говорилось о пробуждении общественной жизни и об эффективности противопоставления насилия насилию. Консервативные газеты писали о несостоятельности прокуратуры и угрозе терроризма.

<†††>

Господа присяжные заседатели!

Я выслушал благородную, сдержанную речь товарища прокурора и со многим из того, что сказано им, я совершенно согласен; мы расходимся лишь в весьма немногом, но, тем не менее, задача моя после речи господина прокурора не оказалась облегченной. Не в фактах настоящего дела, не в сложности их лежит его трудность; дело это просто по своим обстоятельствам, до того просто, что если ограничиться одним только событием 24 января, тогда почти и рассуждать не придется. Кто станет отрицать, что самоуправное убийство есть преступление; кто будет отрицать то, что утверждает подсудимая, что тяжело поднимать руку для самоуправной расправы?

«Всякое должностное, начальствующее лицо представляется мне в виде двуликого Януса, поставленного в храме, на горе; одна сторона этого Януса обращена к закону, другая сторона обращена к нам, простым смертным, стоящим в притворе храма, под горой»

Все это истины, против которых нельзя спорить, но дело в том, что событие 24 января не может быть рассматриваемо отдельно от другого случая: оно так связуется, так переплетается с фактом совершившегося в доме предварительного заключения 13 июля, что если непонятным будет смысл покушения, произведенного Верой Засулич на жизнь генерал-адъютанта Трепова, то его можно уяснить, только сопоставляя это покушение с теми мотивами, начало которых положено было происшествием в доме предварительного заключения. В самом сопоставлении, собственно говоря, не было бы ничего трудного; очень нередко разбирается не только такое преступление, но и тот факт, который дал мотив этому преступлению. Но в настоящем деле эта связь до некоторой степени усложняется и разъяснение ее затрудняется. В самом деле, нет сомнения, что распоряжение генерал-адъютанта Трепова было должностное распоряжение.

Но должностное лицо мы теперь не судим, и генерал-адъютант Трепов является здесь в настоящее время не в качестве подсудимого должностного лица, а в качестве свидетеля, лица, потерпевшего от преступления; кроме того, чувство приличия, которое мы не решились бы преступить в защите нашей и которое не может не внушить нам известной сдержанности относительно генерал-адъютанта Трепова как лица, потерпевшего от преступления, я очень хорошо понимаю, что не могу касаться действий должностного лица и обсуждать их так, как они обсуждаются, когда это должностное лицо предстоит в качестве подсудимого. Но из того затруднительного положения, в котором находится защита в этом деле, можно, мне кажется, выйти следующим образом.