Речи любовные

Самое главное, что можно было сказать о Мелюзине Тропп: она пила. Со своим раздувшимся от пития животом она с самого утра устраивалась на кухне между столом и холодильником и добавляла в кофе первые золотые капли. Горячий кофе делал запах виски ощутимее, и опьянение трудно было скрыть. Но рядом не было никого, кто почувствовал бы этот выдающий ее запах: дети в школе, муж на работе, а потом дети выросли и разъехались. Мать порой бывает так одинока. И никто в семье не замечал этого. Она и пить-то стала оттого, что день-деньской проводила наедине со стиральной машиной, утюгом, холодильником и кастрюлями; в кухне-то (она называла ее «моя кухня») она и начала пить.

Ни дети, ни муж ничего не замечали. Ее выдало ее собственное тело: оно изменилось, стало телом алкоголички. Поры лица так расширились, что их можно было именовать ямками. Само лицо распухло. Живот вывалился, словно она носила ребенка. «Я была такой худенькой», — говорила она, когда была способна произнести подобную осмысленную фразу. Когда-то она была настоящей красавицей. И думала, что одного этого достаточно, чтобы прожить жизнь. Разве жизнь женщины не состоит в том, чтобы нравиться, улыбаться, быть любимой и любить, пребывать в счастливом состоянии, которое наступает в семье благодаря обоюдной верности? Она с самого начала была настроена на любовь, считая, что все остальное придет позже, через любовь. Но пришлось лицом к лицу столкнуться с очевидным фактом: ты один, даже когда любишь и любим. Она была всеми заброшена в этом доме, а еще больше — в своих мыслях. Чем была ее жизнь, как не умиранием? Она прожила ее для других. Прошлое утекало меж пальцев. Щемящая тоска от жизни и приближающейся смерти охватывала ее. И не было слов, чтобы выразить это. Хотя она и пыталась. Любовь отделывалась от нее улыбками. Анри! Он считал, что принял по отношению к ней верную линию поведения. Но его нежность рядом с пустотой, холодом и сомнением, царящими в ней, напоминала крошечные, почти нелепые искорки. И все же нежность была единственной подлинной жемчужиной, которой она владела. Так на что было еще надеяться? Как устоять? Как это получается у других? Сначала Мелюзина плакала. Потом стала пить.

***

Теперь она превратилась в женщину, которая еще немного — и перестанет за собой следить, которая обливается потом, стоит ей не выпить. Если бы ее тело не сопротивлялось, она могла бы умереть. Умереть! «Я себя убиваю! Вот чем я занимаюсь!» Муж порой плакал. Он закрывал глаза, не смотрел на нее, мысленно взывая к той девушке, которой он ее помнил. Высоченная красавица с густыми темными волосами. Странно, до какой степени жизнь может не сдержать своих обещаний. Человеческое существо разбивается, как стекло. Мелюзина была из стекла. Он всегда это знал. За то ее и полюбил.

Вот только не заметил трещинки. Он смотрел, как она медленно перебирается из кухни в спальню. Какая перемена! Она даже передвигается уже с трудом. Ни прогулок, ни путешествий, ни походов по магазинам. Слава богу, что дом недалеко от вокзала. Шумно, конечно, зато она может выбираться в город.

10

— Объясните мне процесс изготовления цветной бумаги, — решительно проговорил Жиль Андре. — Благодаря вам я узнаю новое!

Стоило беседе удалиться от любовных троп, Полина испытывала сожаление. Ее ликование угасало. Ей нравилось, когда он был обольстителем, с лица которого не сходила хитрая улыбка, и пусть даже он и был похож в эти минуты на продувную бестию, лишь бы не отклонялся от того, что им выпало. Об ином говорить было скучно. Однако взгляд его с нескрываемым интересом скользил по ней, а значит, все было в порядке.

— Ничего сложного! И вы для себя вряд ли откроете что-то новое.

— Расскажите. Все, что касается вас, мне интересно! — И добавил: — Вы мне интересны!

Она даже не посмела обрадоваться, такой это был непомерный комплимент. И пустилась в объяснения.

11

В тот самый момент, когда Жиль Андре воскликнул: «И что это все женщины помешались на разводе! Ведь ясно же, что вы не созданы быть одинокими», Пенелопа Лепентр вставляла ключ в замочную скважину. Она никогда не была замужем и жила одна. Не приходилось ей состоять и в гражданском браке. Она не считала возможным жить с кем-то без обета, принесенного в церкви Претенденты на ее руку и сердце были, но любила она лишь раз, когда ей было двадцать лет: это было взаимное чудесное чувство. Но ее избранник умер молодым. Она так и не нашла ему замены. Ничьи обещания, ничье искательство с той поры ее не трогали. Нежные слова, нашептываемые ей другими, оставались втуне, для них было закрыто ее отважное сердце, так и не сумевшее порвать с памятью о первой любви. Тому уже минуло полтора десятка лет. Воспоминания шелестели в ней, как парусина на корабле-призраке, с которым ее никому не удавалось разлучить. И все же можно было выстоять в одиночестве, чтобы однажды раскрыться навстречу кому-то со всей своей нерастраченной теплотой и свободой.