Речи немых. Повседневная жизнь русского крестьянства в XX веке

Все равно не хватало, жили впроголодь. А работала день и ночь. Часто ночью вызывали разгружать эшелоны с ранеными. Носили их на ремнях. Почему-то всегда эшелоны эти приходили ночью. Помню одного раненого, он подорвался на мине, нога была сильно изуродована, и половые органы висели на одних жилках. Так он все до операции спрашивал доктора Жилина: «Как же мне быть? У меня семья, жена». Доктор отвечал: «Ничего, парень, все пришью». И пришил. И еще один раненый был, Алексеев, сильно контуженный, так два с половиной года пролежал на койке. Не мог шевелить ни рукой, ни ногой. Многие тяжелораненые лежали на вытяжках месяцами. На первом этаже были тяжелораненые типа Алексеева, нетранспортабельные. Выживали мало. На втором этаже перевязочная, процедурная. На третьем и четвертом этаже раненые с легкими и средними ранениями. Это был первый корпус.

Второй корпус был специально предназначен для контуженых. У некоторых контуженых случались припадки, и тогда поваров и диетсестер звали на помощь. Медсестер было мало, а контуженые кричали и бились с огромной силой. Иногда это хорошо кончалось, немые начинали говорить, правда, сначала заикаясь.

Горюшка много хлебнула. В 1943 году умерла 21-летняя сестра Аня от болезни сердца. Не было лекарств. Знакомая медсестра из морга сказала мне, что сердце Ани патологоанатомы взяли в музей. Оно было удивительной формы, как ссохшийся с кулачок кочан капусты. В 1944 году умер от голода отец мой, Матвей Иванович Бердников, на пятьдесят восьмом году жизни. Потерял он свои продовольственные карточки, а родным ничего не сказал. Утром пришел в котельную сменщик его, а он лежит без сознания на полу. Отправили его в больницу, положили там в коридоре на пол. Там и умер он, помощи-то ему не оказали.

Холод еще донимал. Дрова-то на рынке покупали пучочком. На ночь пучочка не хватало. А цена ему десять рублей. Спала на одной кровати с детьми, чтоб теплее было.

Боялась я очень мертвых. А раненые все умирали. А я сразу, как первый раненый у меня в палате умер, отказалась везти его в морг, сказала, что лучше дрова в лес пойду заготовлять. В столовой потом работала при госпитале. В четыре часа утром туда не шла — бежала. На улицах, бывало, умирающие лежали. Ну, человек шел вечером со смены (работали-то по двенадцати — шестнадцати часов), падал, а встать не мог. Подстывало ведь ночью-то, скользко — весной, осенью. Только поэтому много людей и ночевали у станков. До дому-то дойти сил не было. Помню, как молодая женщина кричала: «Ой, мамочка, миленькая! Помоги, умираю!» Вот утром и ехали повозки и отдирали окоченевшие трупы ото льда.

Да разные люди были. С Юрой моим (сыном) такой случай был зимой 1943 года. Получила я на него новые пальто, варежки и ботинки, одела все и отправила в детский сад. Вечером шел он домой, пять лет ему было. Недалеко у нас там. И остановила его молодая женщина лет тридцати и спросила: «Хочешь полные варежки, ботинки, шапку конфет?» Тот, ясное дело, ответил, что хочет. Она его посадила на пустую бочку из-под бензина, раздела и, пообещав скоро вернуться, ушла. Сидел он на бочке часа два, а зима. Шла какая-то пожилая женщина и спросила, чего он тут делает. Тот и сказал, что конфет в шапке ждет. Та выматерилась замысловато (вообще, так много в войну матерились все) и сказала: «Если б я ее встретила, задушила бы своими руками».

Привела она его в штанах и рубашке, босого и ушла. Юра от страха спрятался еще под крыльцо дома, домой не идет, боится. Просидел еще часа два под крыльцом, пока соседи не заметили. Привела я его домой, успокоила, дала ему рюмку водки и посадила на печку. И не заболел ведь после этого как-то.

А вообще народ в войну был дружнее. И врачи и сестры у нас все очень хорошие были. Хирург Жилин был веселый, жизнерадостный, частушки сам сочинял и пел. Вот например:

Если хочешь познакомиться,
Приходи на бугорок,
Приноси буханку хлеба
И картошки котелок.

Я на дежурство часто голодной приходила и кусок хлеба с собой приносила, а есть его стеснялась при раненых и врачах, вдруг подумают, что я из кухни стащила. Особенно боялась хирурга Басова, строгий такой мужчина был, высокий, черный. Однажды застал он меня. Я крошки хлеба ела. Испугалась я, давай их убирать. Он сначала подумал что плохое, но увидел, что хлеб-то с карточек моих, и выругал меня, зря, мол, стесняюсь есть хлеб на работе.

«Полевой госпиталь»

Лукина Вера Николаевна, 1923 год, фельдшер