Речи о религии к образованным людям, ее презирающим. Монологи (сборник)

3) Это место о покойном Новалисе присоединено лишь во втором издании, и многие, вероятно, удивились этому сопоставлению, так как им неясно ни непосредственное сходство обоих умов, ни то, что отношение одного из них к искусству имеет столь же образцовое значение, какое имеет отношение другого, по моему мнению, к науке. Однако это слишком индивидуально и потому может быть только намечено, и я не мог ради весьма проблематического результата чрезмерно расширять позднейшую вставку и тем разрушить пропорциональность речи. По тому же основанию я не могу пускаться и здесь в более подробное обсуждение, уже в силу того, что за эти 15 лет, по-видимому, опять ослабело внимание к Спинозе, которое под влиянием сочинений Якоби и некоторых позднейших толчков было еще довольно живо при появлении этой книги, а также что Новалис многим стал снова чуждым. Но в то время упоминание это казалось мне значительным и важным. Ибо в то время многие в плоской поэзии заигрывали с религией и думали этим походить на глубокомысленного Новалиса, и было достаточно любителей всеединства, о которых полагали или которые сами полагали, что они идут путем Спинозы, от которого они были, пожалуй, еще более далеки, чем упомянутые стихотворцы – от Новалиса. И поклонники трезвости столь же усердно обзывали Новалиса туманным мистиком, как поклонники буквы обзывали Спинозу безбожным. Протестовать против последнего было моей обязанностью, так как я хотел измерить всю область благочестия. Ведь в изложении моего воззрения недоставало бы чего-то весьма существенного, если бы я не упомянул где-либо, что умонастроение и душевный склад этого великого человека кажутся мне также проникнутыми благочестием, хотя это и не есть христианское благочестие. И все же я не решаюсь утверждать, какую бы форму оно приняло, если бы в его время христианство не было столь неузнаваемо замаскировано сухими формулами и пустым хитроумием, что нельзя было и ожидать от постороннего, что он может полюбить в нем небесный образ. Это я и сказал в первом издании, хотя и несколько по-юношески, но все же так, что и теперь не нахожу нужным изменить что-либо, так как нет основания думать, что я хотел приписать Спинозе святой дух в своеобразно христианском смысле слова. Мог ли я ожидать того, что случилось, именно что мое признание Спинозы религиозным человеком привело к объявлению меня самого спинозистом, хотя я никоим образом не защищал его системы и хотя то, что есть философского в моей книге, совершенно не согласуется со своеобразием его воззрений, которые имеют ведь совсем иное средоточие, чем общее столь многим признание единства субстанции. И даже Якоби в своей критике менее всего коснулся самого своеобразного у Спинозы. Но когда я опомнился от этого оглушения и мне непосредственно уяснилась приведенная мною теперь параллель, то, имея в виду общеизвестное тяготение Новалиса в некоторых пунктах к католицизму, я почти с уверенностью ожидал, что моя похвала его искусству послужит основанием для обвинения меня и в его религиозном уклонении, – наряду со спинозизмом, которому я будто бы сочувствую, так как я прославлял благочестие Спинозы; и я не понимаю, почему это мое ожидание не оправдалось.

4) Вероятно, даже среди тех немногих, которые готовы допустить, что религия по своему источнику есть возбужденное в высшем направлении чувство, найдется достаточно лиц, которым покажется чрезмерным утверждением, что все здоровые чувства религиозны или, по крайней мере, должны быть таковыми, чтобы не быть болезненными; ведь если даже допустить это в отношении всех общительных чувств, то непонятно, как можно найти благочестие во всех чувствах, которые влекут людей к духовным, и тем паче к чувственным наслаждениям жизнью. И все же я не могу лишить это утверждение его всеобщего характера, и отнюдь не хочу, чтобы в нем усмотрели риторическое преувеличение. Чтобы хоть в одном пункте уяснить прочное основание моего утверждения, укажу на следующее: протестантизм очевидно не может полно и последовательно утверждать семейственность духовенства против угрюмого учения о преимущественной святости безбрачия, если он не признает и не докажет, что и брачная любовь, а следовательно и предшествующее ей естественное сближение полов, по природе вещей не абсолютно чужды религиозному состоянию духа, а что это имеет место лишь по мере того, как к чувству примешивается нечто болезненное и – чтобы окончательно заострить вопрос – именно склонность к вакхическому исступлению и нарциссическому безумию. Согласно этой аналогии, я полагаю, можно будет то же самое показать и в отношении каждой области чувства, в которой мы привыкли не находить непосредственного противоречия нравственности.