Речи о религии к образованным людям, ее презирающим. Монологи (сборник)

Итак, чтобы совершенно точно явить и изобразить вам свое первичное и самобытное достояние, религия предварительно отказывается от всяких притязаний на что-либо, принадлежащее обеим областям науки и нравственности, и хочет вернуть все, что она сама заимствовала оттуда, либо что ей было навязано. К чему собственно стремится ваша наука бытия, ваше естествознание, в котором ведь должно соединяться все реальное содержание вашей теоретической философии? Я полагаю – познавать вещи в их самобытной сущности; установить особые отношения, в силу которых каждая вещь есть то, что она есть; определить место каждой в целом, и правильно различать ее от всех остальных; установить все реальное в его взаимообусловленной необходимости и показать однородность всех явлений с их вечными законами. Это дело поистине прекрасно и великолепно, и я не склонен принижать его; напротив, если мое, мимоходом брошенное и еле намеченное описание его вас не удовлетворяет, то я готов признать с вами все высшее и наиболее исчерпывающее, что вы только можете сказать о знании и о науке; но если бы вы даже пошли еще дальше и указали мне, что естествознание ведет еще выше – от законов природы к высочайшему и вселенскому Управителю, в котором дано единство всего, и что вы не познаете природы, не постигая вместе с тем и Бога, – то я все же утверждаю, что религия не имеет никакого отношения даже и к этому знанию, и что ее сущность воспринимается вне участия последнего. Ибо мера знания не есть мера благочестия; напротив, последнее может открыться во всем своем величии, со всей своей исконностью и самобытностью, даже в том, кто сам по себе не имеет этого знания, а лишь, как всякий иной, заимствует отдельные части его от других. Более того, благочестивый человек охотно согласится, даже если вы несколько высокомерно отнесетесь к нему за это, что, как таковой – если он не есть одновременно и мудрец – он обладает знанием не так, как вы; и я хочу открыто истолковать вам, что большинство из них только чувствуют, но чего они не объясняют – именно, что если вы ставите Бога во главе вашей науки, как основу всего познания или также и всего познаваемого, они находят это, правда, похвальным и почтенным, но не видят в этом своего способа иметь Бога и знать о нем – способа, из которого, как они охотно признаются и как это достаточно видно на них самих, не вытекает познание и наука. Для религии, правда, существенно размышление, и кто живет с замкнутыми тупыми чувствами, чей дух не открыт для жизни мира, того вы никогда не назовете благочестивым; но это размышление не направлено, подобно вашему естествознанию, на сущность конечного в связи с другим конечным или в противоположность ему, или, подобно вашему богопознанию – если мне позволено употребить мимоходом старые выражения – на сущность высшей причины самой по себе или в ее отношении к тому, что одновременно есть и причина, и следствие; напротив, религиозное размышление есть лишь непосредственное сознание, что все конечное существует лишь в бесконечном и через него, все временное – в вечном и через него. Искать и находить это вечное и бесконечное во всем, что живет и движется, во всяком росте и изменении, во всяком действии, страдании, и иметь и знать в непосредственном чувстве саму жизнь, лишь как такое бытие в бесконечном и вечном – вот что есть религия. Она удовлетворена, когда находит это бытие; где последнее скрыто, там для нее преграда и тревога, нужда и смерть. И потому она, конечно, есть жизнь в бесконечной природе целого, во всеедином, в Боге, – жизнь, обладающая Богом во всем и всем в Боге. Но она не есть знание и познавание – ни мира, ни Бога; такое знание она лишь признает, не отождествляя себя с ним; оно есть для нее также движение и откровение бесконечного в конечном, которое, подобно всему остальному, она видит в Боге и в котором она видит Бога. – И точно так же, к чему стремится ваше нравственное учение, ваша наука о поведении? И она хочет разъяснять в человеческом действовании и творчестве отдельные моменты в их определенности, и также для того, чтобы развить их в обоснованную и стройную систему. Но благочестивый человек признается вам, что, как таковой, он и об этом ничего не знает. Он, правда, размышляет о человеческом поведении, но это размышление отнюдь не тождественно с тем, из которого возникает указанная система; он ищет и чует во всем лишь одно, именно действование через Бога, действие Бога в людях. Правда, если ваше нравственное учение верно и если его благочестие верно, то он признает божественным не иное поведение, чем то, которое включено и в вашу систему; но знать и строить саму эту систему есть дело ваше, людей знания, а не его. И если вы не хотите этому верить, то взгляните на женщин, которые, по вашему собственному признанию, обладают религией; если она есть для них не украшение и наряд, если вы от них требуете тончайшего чувства в различении божественного поведения от иного, то требуете ли вы вместе с тем, чтобы они понимали ваше нравственное учение как науку? – И то же самое, коротко говоря, относится и к самому действованию. Художник творит, что дано ему творить, в силу своего особого таланта; и такие таланты настолько разделены, что кто владеет одним, лишен другого, если он не хочет, против воли неба, обладать всеми сразу; но никогда вы не спрашиваете, если кого-либо при вас прославляют за благочестие, которое из этих дарований ему присуще в силу его благочестия. Гражданский человек – я беру это слово в древнем, а не в убогом современном смысле – руководит, управляет, движет в силу своей нравственности. Но эта нравственность есть нечто иное, чем благочестие; ибо последнее имеет и страдательную сторону, оно является как отдача своей личности, как самоподчинение целому, которому противостоит человек, тогда как нравственность обнаруживается всегда лишь как вмешательство в целом, как самоопределение. И потому нравственность всецело связана с сознанием свободы, к области которой относится все, что она творит; благочестие, напротив, совсем не прикреплено к этой стороне жизни, а столь же жизненно и в противоположной области необходимости, где нет никакого самостоятельного действования отдельного лица. Значит, они все же различаются между собой; и если благочестие с радостью взирает на всякое действование через Бога, на всякую деятельность, через которую в конечном проявляется бесконечное, то оно все же не есть сама эта деятельность. Так утверждает оно свою собственную область и свой самобытный характер лишь тем, что оно безусловно выходит за пределы и науки, и практики, и лишь когда оно стоит рядом с последними, общая сфера духа всецело заполнена, и человеческая природа с этой стороны завершена. Благочестие обнаруживается перед вами как необходимое и неизбежное третье начало, дополняющее первые два, как их естественная противоположность, обладающая не меньшим достоинством и величием, чем любое из них.