Речи палача

Напротив, она позволяет понимать мир, вернуть ему смысл (…), сделать его «данным», но это не означает, что его нужно любить или сохранять как таковой. Понять поведение автора в рамках поля, понять необходимость, вынуждающую его действовать так, — значит сделать необходимым то, что сперва кажется случайным. Это не способ оправдания мира, а способ научиться принимать тысячи вещей, которые иначе будут казаться неприемлемыми».[86]

Так же как афинский pharmakos был призван выполнять роль козла отпущения (термин pharmakos обозначал одновременно и яд, и его антидот), экзекутор, на которого взваливается весь груз насилия, производимого обществом (которое представлено как легитимное), получает ритуальную и регулирующую функцию. В этом смысле свидетельство Фернана Мейссонье напоминает о том театре жестокости, который вызывал к жизни Антонен Арто.[87] Он выводит на поверхность «глубинную латентную жестокость, через которую в индивиде или народе находят место все извращенные возможности духа».[88]

Экзекутор, парадоксальный человек [89]

Чтобы убивать, существует палач. Кто убивает вместо палача, тот вырезает из дерева вместо плотника. Изображать из себя господина вместо господина, вырезать из дерева вместо плотника, Редко кто не ранит на этом руки.

Лao Цзы, «Дао де цзин»

В некотором отношении экзекутор представляется инвертированным образом преступника. Закон — это то, что их одновременно объединяет и разделяет. Они оба убивают, каждый со своей стороны зеркала закона. Экзекутор, в котором пребывает закон, представляется позитивным, легальным убийцей. Народный мститель, вооруженная рука правосудия, меч закона… — он уполномочен обществом на то, чтобы, согласно деликатному популярному выражению, «отрубать гнилые или пораженные гангреной ветви социального тела». Находясь на другом конце власти, обладая высшей властью — властью убивать себе подобных, — палач также встает в пару с королем. Будучи персонажем вне норм, он также является объектом фантазма. И, как отметил Роже Кайюа,[90] существующие рассказы о палачах почти всегда восходят к области утопии, отражая представления, которые питают коллективную мифологию. Здесь мы увидели экзекутора вне этой мифологии, в его повседневной жизни. Обычный человек в необычном положении. В итоге: «Целый человек, созданный из всех людей, который стоит их всех и которого стоит любой».[91]

Парадоксальным образом о палаче можно было бы сказать, что он восстанавливает социальные связи, обрубая их. Он созидает, разрушая.

Пограничный персонаж, он связывает два мира: мир преступления и мир закона, жизни и смерти, реальный и мифический… А. Обрехт в своем дневнике выражает это шизоидное положение, рассказывая о первой своей казни в качестве главного экзекутора, о возникшем ощущении раздвоения: «На этой первой казни я не избежал внутреннего ощущения, которое повторялось каждый раз с приближением последних минут перед действием (…) Полная и безраздельная власть «над» действием. Можно быть палачом и оставаться чувствительным, это может показаться парадоксальным, и никогда я не наблюдал такого раздвоения личности, как в последние минуты перед казнью у всех существ, которые тесно соприкасаются с осужденным».[92] Об этом же говорит нам и Фернан Мейссонье: «Во время казни моя личность менялась. Связывая осужденного, я не выпускал его из виду. Я пристально смотрел на осужденного и не занимался ничем другим. Я даже не слышал, что происходило вокруг нас. Много раз люди говорили мне: «Помнишь? я был на такой-то казни!», а я не помнил, что видел их».

Экзекутор, парадоксальный индивид, находится в своеобразном положении. Человек действия, уполномоченный доминирующими классами, просвещенными классами, теми, кому принадлежит слово, которые изрекают и вершат закон, — правосудие не дорожит знакомством с ним. В администрации криминальной юстиции экзекутор появляется почти незаметно. Его статус контрактный: простая серия кредитов, выделяемых на использование и содержание гильотины. В противоположность этой институциональной ссылке, как только ему передают осужденного, сразу после освобождения из-под стражи, осужденный «принадлежит ему» и экзекутор оказывается единственным распорядителем в процессе казни. «Они» не желают знать, как все это происходит. Главное, чтобы не было проблем, чтобы это произошло и чтобы это произошло как можно незаметнее и как можно эффективнее.